тихим шепотом нараспев читал парень.
Поль Верлен!
Максим улыбнулся – эти стихи они когда то учили в обществе дружбы.
тут же перевел незнакомец. И, чуть помолчав, спросил:
– Вы меня не помните, Максим Андреевич?
Тихомиров вздрогнул:
– Нет.
– А я вас – очень хорошо. Вы еще в совете общества были, ну, русско-французского. А я приходил… от пятой школы. Как раз тогда в десятом учился. Юрий меня зовут.
Максим покачал головой – кажется, он вспомнил этого юношу. Такая вот неожиданная вышла встреча. Впрочем, почему ж неожиданная? Город-то маленький, и странно, что здесь, в этом гнусном мини-гулаге, Тихомиров не видел знакомых. Может, потому и не видел, что не хотел смотреть?
– Глафиру Матвеевну помните? Библиотекаря?
– Помню… Она, кстати, где?
– Где-то в деревне, у родственников, кажется, Софья Евграфовна ее пригласила… говорят, так вдвоем там и живут.
– Кто говорит?
– Говорят…
– А вы как сюда попали? И что у вас за книжка?
– Меня просто схватили, как многих здесь. Как вас. А книжка – Верлен. Почему-то забыли обыскать. Вот, сохранил. Не посоветуете, куда спрятать? Не хотелось бы, чтоб отобрали.
Макс ухмыльнулся:
– Подумаем. Ты наизусть, что ли, шпаришь?
– Да нет… Здесь вон, в щелочку, свет. Ой… что-то живот схватило… – Парнишка вдруг скрючился.
– Ничего удивительного, после такой-то пищи, – шепнул Максим. – Вы попроситесь в сортир. Только тихо – спят все.
– А пустят?
– Куда денутся.
– Хорошо… сил уж нет терпеть.
Парень спрыгнул с нар и неожиданно протянул Тихомирову книжку:
– Подержите пока…
И тихонько пробрался к двери, постучал, стараясь не разбудить спящих, что-то зашептал. Послышался скрип… Луч висящего над входом в склад фонаря на миг упал на пол… И снова тьма…
И опять скрип… И чья-то тень. Вернулся Юрий? Что-то быстро…
И вдруг – яркий лучи фонарей – по глазам!
– Этот?
– Да, он… Посмотрите внимательней.
Юрий!
Именно он стоял сейчас вместе с надсмотрщиками, стоял и ухмылялся.
Вот уже сильные руки сдернули Макса с нар, скрутили, выволокли на двор, не забыв прихватить книжку…
– Эта, что ль, хрень?
– Да-да, она…
Эх, Юра, Юра… Иудой тебе надо зваться!
– Да тут не по-нашему!
– Это французский поэт Поль Верлен.
– Поэт? Или ты! Этот черт, значит, антиллегент?! Умней всех быть хочет? Ну, тля!
Гнусный глухой хохот. И удар… По почкам…
– Спасибо тебе, Юра!
– Не за что, Максим Андреевич! Просто я очень хочу жить… А здесь, в котловане, сдох бы. Теперь-то нет – обещали перевести в цеха. Так что не обижайтесь, Максим Андреевич, – ничего личного. Не вам бы – так кому другому подбросил. Но сподручнее получилось – вам.
– Ладно, хватит болтать! Обоих пока в карцеры!
– Господи… А меня-то за что?!
– Утром управляющий разберется, а мы люди маленькие.
И Макса, и незадачливого провокатора Юру, выкрутив руки, потащили к дальнему складу – там располагались небольшие чуланы-карцеры.
– Спокойной ночки, хренцузы!
Хлопок двери. Щеколда. Каменный холодный мешок.
Да тут и не ляжешь, не вытянешь ноги…
Вот гад – подставил!
Тихомиров уселся на пол и привалился спиной к стене.
Нет, Максима больше не били, вообще не сказали и грубого слова. Просто утром сотник объявил приговор: в молодежку!
Узник поник головой. Он прекрасно знал, что это такое – это была смерть!
Молодежкой называли отдельный отряд, состоящий из подростков от пятнадцати до двадцати. Самый злобный возраст. Впрочем, дети все злые. Если б не воспитание, малыши не творили бы зла лишь в силу своей физической немощи, а не по каким-то нравственным принципам. Дети вовсе не безвинны, беспомощны – да! Их склонность к злу уравновешивает или даже совсем сводит на нет воспитание, социум. И чем больше воспитание, тем больше нравственности, морали, добра. Все это – от Бога, природные же задатки – от Дьявола. Оставьте любой детский коллектив на необитаемом острове, без взрослых – и вы увидите, что будет. Ничего хорошего. Подростки – те же дети, только лишь слегка подросшие, в основном в физическом плане. Что в них вложишь, то и получишь… В социальном смысле еще дети, они еще не способны ощутить, представить чужую боль, неважно какую, физическую или моральную, а потому – жестоки. И любят, очень любят иерархию, свое место в стае, внешние знаки отличия, показывающие это место, все эти кантики, рантики, звездочки – казалось бы, чушь собачья, а для подростка значит очень многое, куда больше, чем порядочность, доброта, совесть. Идеальные солдаты! Жестокие, податливые, словно воск… потому-то господа военные так не склонны поднимать призывной возраст. Управлять на все готовыми подростками куда проще и выгодней, нежели взрослыми, состоявшимися людьми. Впрочем, последних тоже можно низвести до подросткового уровня… и не только в Гулаге. Посредством глянцево- гламурного оболванивания получится ничуть не хуже – все эти блестящие машинки, модные дорогие трусишки, пиджачки со стразами, секс… В результате вылупляется на свет Божий этакое инфантильное чудище, озабоченное лишь «личным успехом», а по сути – придаток к собственному желудку и гениталиям. Тем лишь, что «круто», что «модно», – как ему, дурачку, внушили – он и будет заниматься по жизни. Нет, конечно, никто не спорит, неплохо ездить не хорошей машине, да и в лохмотьях тоже не стоит ходить, но, как говорил Остап Бендер, «не делайте из еды культа». Хорошая красивая машина – вещь замечательная! Все ваши хвастливые разговоры о ней – полная инфантильная чушь!
А ведь есть еще и целые нации-подростки! Не будем говорить – кто… Особенно о жизни своей не задумывающиеся, живущие одним днем – сейчас хорошо, и ладно, привыкшие не зарабатывать, а «получать», рассуждающие: «А все равно мы тут ничего не изменим». Господи, как же здорово такими управлять!
В общем, молодежка – это была смерть. Изначально, конечно, в этом подростковом отряде имелся какой-то смысл – назначили и выдрессировали главных, их помощников, внедрили стукачей, ну а потом предоставили молодежи вариться в собственном соку. Требовали только соблюдения норм выработки, во внутренние дела не лезли… И оттого стало так жутко, что… В общем,
