совестливые, добрые, слабые там долго не выживали. А уж что касается присланных «на исправление» взрослых, какими бы крутыми они ни казались, – это особая песня! Мало кто продержался больше пары недель.
«Повоспитывать», «замочить» мужиков – вот славно-то! Ну как тут не поглумиться? Тем более, с полного одобрения и даже при поддержке хозяев!
Заложив руки за спину, Тихомиров уныло шагал за надсмотрщиком к соседнему, «молодежному» складу. То есть это только со стороны так казалось, что уныло – на самом-то деле Максим не просто опустил голову: прятал глаза – думал.
Что больше всего ценится в неформальных подростковых компаниях, кроме верности клану и готовности, не рассуждая, эту верность выказывать и укреплять? Правильно – сила и наглость!
Вот таким – сильным и наглым – Тихомиров и собирался сейчас быть. По крайней мере – какое-то время.
Пока то, пока се – молодежный отряд уже отправился на работу, в бараке – складе – «шуршал» только дневальный…
Вот с него-то Максим и начал! Почти по канонам классического советского фильма.
Сразу, с ходу, бросив куртку на лучшие – у окна – нары, пнул истово натиравшего тряпкой пол паренька:
– Ты кто?
– Я-то? Дневальный…
– Вижу, что дневальный… В морду хочешь?
Парень округлил глаза:
– За что, дяденька?
– Было бы за что – вообще б убил, – грозно ухмыльнулся Тихомиров. – Брось тряпку!
Дневальный поспешно выполнил требуемое и угодливо изогнулся: чего, мол, изволите? Не такой уж он и был юный, явно не меньше семнадцати, но задерганный, точней говоря, затюканный, забитый. Бегающий, затравленный взгляд, бритая наголо голова на тонкой шее, смешные оттопыренные уши.
– Садись! – Максим кивнул на соседние нары. – Рассказывай.
Парнишка развел руками:
– Про что рассказывать-то, дяденька?
– Про все! Вернее, про всех. Ну? Кто у вас тут самый главный?
– Главный… это… Мафон. Он зарезать кого хошь может.
– Так-так. – Заложив руки за голову, Тихомиров с видом бывалого зэка развалился на нарах. – Зарезать, говоришь… Ну, зарезать и я кого хочешь могу – не веришь? Еще кто, кроме Мафона этого, в главных?
– Стрига с Баксом еще мазу держат. Но они при Мафоне. Правда, не в шестерках, шестерить есть кому.
– Так. Еще?
– Еще десятники, ну, звеньевые, но они особо на рожон не прут. Мафон, кстати, тоже… Это Стрига с Баксом отмороженные, а все остальные так, погулять вышли.
– Понятненько… Кто из взрослых блатных за порядком смотрит?
– Да никто. Сами по себе мы.
– Ясно… Этот ваш главный… Мафон, он что, тоже на работах?
– Да, мы все работаем, – ухмыльнулся дневальный. – Не зона, отдыхать никому не дают. Правда, у Мафона работа не то что у нас – тачки-то не таскает, при кухне грузчиком трудится. Они все здесь – при кухне.
– Понятно… Мафон, значит, тут у вас самый умный?
Собеседник неожиданно рассмеялся:
– Скажете тоже – умный! Но хитрющий – точно!
– Ладно, – пробормотал про себя Макс. – Посмотрим, какой он хитрющий…
Прохлаждаться до вечера ему, конечно, не дали – едва Тихомиров завалился поспать, как прибежал запыхавшийся мальчишка… Точнее, не совсем так – Максим, когда увидал в окошко, что кто-то бежит, тогда и завалился.
– Кто тут новенький?
Молодой человек даже ухом не повел и, уж тем более, не открыл глаз.
– Эй… – Посыльный ткнул его в бок. – А ну-ка, вставай, дядя!
Вместо ответа Макс с ходу залепил ему кулаком в лоб. Старался бить не сильно, – мальчишка-то чем виноват? – но вполне чувствительно.
– У-у-у… – Полетев на пол, посланец плаксиво скривился. – Вот я Стриге пожалуюсь…
– Жалуйся хоть отцу Аврааму! – вставая, грозно насупился молодой человек. – Я тебе, шпендель, не дядька, а Максим Андреевич, усек? Ну?!
Макс так рявкнул, что пацан аж пригнулся, и казалось, вот-вот бросится бежать. Даже дневальный бросил на время тряпку и с любопытством следил за развитием событий.
– Понял, спрашиваю? – Тихомиров грозно занес кулак, а парень Максим был не хилый, да и таскание тачек с песком его только закалило.
– П-понял, – испуганно закивал пацан. – Т-только я тут ни при чем, Максим Андреевич, меня ж послали…
– А теперь я тебя пошлю… нет, не туда, куда ты подумал. Мафона мне позови. Скажи: так и так, Максим Андреевич, мол, ждет. Он про меня знает.
– Понятно. – Посланец быстро вскочил на ноги. – Так я, Максим Андреевич, пойду?
– Рысью давай! Нет, постой! Сигареты мне принеси.
Пацаненок плаксиво сморщился:
– Так нет у меня…
– Ах нету? – Тихомиров снова насупился. – Это, значит, я по твоей милости без курева тут торчать должен? Как фамилия?!
– Микушкин он, – изогнувшись, угодливо подсказал дневальный. – Второй месяц только у нас.
Пацан, похоже, совсем сомлел. Затрясся даже:
– Я-я-я…. Я сейчас… принесу… можно?
– Рысью давай! И Мафона позвать не забудь. – Максим повернулся к дневальному: – Ну? А ты что тут грязь размазываешь? Совсем охренел? Нормально полы мыть разучился? Я смотрю, распустились вы тут все без пригляду!
Дневальный – как его там зовут, Тихомиров и не старался запомнить – принялся остервенело драить пол. Минуты через три в барак снова заглянул Микушкин – принес сигареты:
– Пожалуйста, Максим Андреевич, курите на здоровье!
Скосив глаза, Макс углядел, на улице, у дверей, чьи-то любопытные рожицы и, поспешно спрятав усмешку, крикнул:
– Все! Теперь Мафона ко мне приведи! Да скажи, чтоб поторапливался.
Микушкин – и любопытные – исчезли.
Тихомиров рассеянно потянулся и вновь завалился на нары…
Надо сказать, всесильный владыка барака, конечно же, не явился уже через пять минут, не пришел и через десять, а вот через полчаса заглянул. Скользкий такой хитроглазый типчик лет двадцати – остроносый, чернявый, с редкими усиками. Пришел не один, в сопровождении двух похожих друг на друга бугаев – коротко стриженных, коренастых, с кулаками-арбузами и лицами, напрочь лишенными даже намека на какое-то подобие интеллекта.
– А, Мафон Мафоныч! – Доброжелательно улыбаясь, поднялся навстречу Максим. – Ну, проходи, дорогой, садись, кури вот… – Он бросил на топчан сигареты. – Наконец-то я тебя дождался.
– Я что-то не очень пойму, – скривился юноша. – Кто кого сюда приглашать должен?
– Садись, садись, давай уж без церемоний.
Демонстрируя все свое радушие, Тихомиров едва не обнял Мафона, тот, правда, вовремя отстранился.
– Да! – расставив ноги, ухмыльнулся Максим. – Таким вот я тебя и представлял, по рассказам. Орел!
