Я почувствовал себя ужасно неловко, словно выдавший себя невежа.
Я дерзнул произнести имя Гомчена Ринпоче, Ли Лизанг ответил мне, словно в полусне:
– Для Просветленных, для тулку, нет ни смерти, ни времени. Потому что тот, кто не считает, не взвешивает, не измеряет, уже пребывает на пологом холме небытия. Кто в силах рассуждать о смерти или жизни? – Он говорит размеренно, монотонно. – Пребываем ли мы в бытии? Живем ли мы? Умираем ли?
Он говорит, что тулку способны поглощать память других посвященных. Они несут в себе опыт и мудрость Просветленных, которые им предшествовали.
Еще он говорит, что они проникают в затаенную память крови. Говорит, что все мы – результат длинной цепи жизней, наши клетки и гены несут в себе коды существ, которые были до нас.
– О, они странствуют по невероятным местам, господин Вернер. И порой уже не возвращаются… В разных областях материи, Вселенной или в самой сокровенной части мироздания…
Я возвращаюсь выбитый из колеи и с ощущением, что выглядел как дурак.
Вчера вечером после скудного ужина я уснул. Кажется, даже безмятежно. Но в какой-то момент почувствовал, что рядом кто-то есть или кто-то меня разбудил. Высоко в синем ночном небе стояла луна. Мне не пришлось доставать фонарик. Изящный силуэт танцовщицы, стоящей на помосте, вырисовывался очень ясно. Я был уверен, что она улыбалась в темноте. Она медленно, грациозно раздевалась.
Меня охватил необъяснимый страх, который в какой-то момент взял верх над сексуальным влечением. Должно быть, белое лицо, покрытое известковым кремом, показалось мне маской смерти. Правда, чувство это быстро прошло.
Она встала на колени подле меня, на циновке, и начала расплетать косу. Ее волосы, черные и блестящие, бурным потоком разметались по телу.
Я заговорил, но она не ответила. Я обнял ее и, прижавшись лицом к ее плечу, уловил аромат растительных благовоний.
Ни разу за всю эту яркую, неожиданную и безумно возбуждающую эротическую встречу я не произнес ни слова. Я только слушал ее любовные стоны, в которых угадывалось что-то извращенное, потому что они казались детскими и к тому же выдавали, что она только делает вид, что отвергает мои домогательства. Все было необычайно ярко.
Так продолжалось почти до самого рассвета. Меня охватила непреодолимая истома, я словно забыл о своих тревогах. И уснул.
Наверное, именно тогда она оделась.
Я проснулся уже утром. На циновке, к моему стыду, виднелись пятна крови. Я незаметно пробрался к каменной лохани и принялся отмывать циновку песком и мылом, которого у меня оставалось всего несколько кусков.
Я не сомневаюсь, что это была та самая девушка из термального источника.
Моя моральная неустойчивость меня пугает.
Вчера вечером она вернулась. Я попытался заговорить с ней по-китайски, потом несколько слов по-монгольски, по-английски, по-немецки. Она невозмутимо хранит молчание.
Она смеется. Потом, во время любви, стонет и делает вид, что плачет. Она возбуждает меня, и я с неистовством набрасываюсь на нее, словно пытаясь окончательно сломить ее отрешенность.
В тишине синей ночи, когда огромная луна катится по небу, мы схватились, сплелись, как клубок охваченных яростью животных, борющихся за жизнь.
От нее пахнет морем, словно это морская улитка, которая неизвестно как оказалась посреди Гоби, этого испарившегося, сожженного моря. Я не пытался общаться с ней иначе, как через прикосновения к коже. Ее язык стонов и возгласов – единственный ответ на мои слова, которые повисают в воздухе, еще более бессмысленные, чем когда-либо.
Наша чувственность постепенно обретает новое измерение. Открываются новые тропы, о которых я не подозревал. Раньше у меня все завершалось всегда одинаково, с одной и той же интенсивностью.
С танцовщицей не действует представление об однообразии и «линейности» любви, идущей от возбуждения к кульминации.
Она увлекает меня по незнакомым тропам, чертит прихотливые узоры. Странствие уводит нас далеко от всякой обыденности.
В момент соития напряжение уходит из моего тела и я погружаюсь в поток времени, которое невозможно измерить.
Танцовщица всегда уходит, когда я засыпаю.
Ее не было две ночи, но вчера она пришла. Она натерла мне поясницу какой-то мазью. Она удивительно искусна в ласках, которые превращаются у нее в массаж. Вот она кое-где касается моих позвонков большими пальцами. Я чувствую, как теплая волна окатывает позвоночник и спускается по костям до самых пяток. Кажется, словно она разлила внутри меня теплый бальзам, животворящую влагу.
– Это спинной мозг тигра. Ты станешь тигром, – сказала она по-китайски.
Это были первые слова, которые я от нее услышал. Она рассмеялась, но вскоре притихла и посерьезнела, вновь охваченная желанием.
– Кундалини, – сказала она. – Дремлющая змея.
– Скажи, как тебя зовут, – произнес я.
Но она уже начала ласкать меня губами. Она находит самые неожиданные уголки моего тела. И, насколько возможно, оттягивает мой страстный, предсказуемый ответ.
Она целует меня своим цветком. Она владеет его губами не хуже, чем руками или ртом. Так она целует меня в затылок, в уши и наконец находит мой рот, и мы сливаемся в долгом судорожном объятии.
Она избегает взгляда и слов. Мы все выражаем только телом.
– Кундалини, – повторяет она. Но в ответ на мои расспросы продолжает молчать.
Я взял ее лицо и попытался приблизить фонарик, но она одним ударом сбросила его с помоста. Мне отдаются только ее губы. Ее лицо всегда покрыто белой мазью, и она не позволяет мне прикасаться к нему.
Я записываю слова Ли Лизанга, сказанные во время разговора о Танцующих:
«Тулпа – существо, созданное чьим-то психическим усилием. Кто-то создает ее или управляет ею. Чаще всего случается, что люди вдыхают их, и те вытесняют их из тела. В Тибете вы наверняка слышали о тулпах, господин Вуд…»
«Создатель тулпы может потерять контроль над ней. Не удивляйтесь, все так называемое «образование», которое так ценят люди в ваших странах, – не более чем дело рук тулп».
«Знаменитые проститутки часто отправлялись на поиски мест, подобных этому. Они устраивали дорогие паломничества, взяв с собой всю свою роскошь, своих управляющих и служанок. Эти женщины обладали большой властью, были связаны с могущественнейшими в Азии кланами. Они приезжали, уже затронутые страхом перед болезнями, старостью, смертью. Они поглощали силу янь, высасывая ее из своих любовников».
«Кхадомы[103] странствуют по разным мирам. Это очень хрупкие существа, воплощение женственности. Они пролетают сквозь так называемую реальность, как бабочки, и на крыльях у них таинственные знаки. Они зажигают то единственное, что нужно поддерживать в себе, если выбираешь жизнь, – любовь. Кхадомы…»
Сейчас мне кажется, что все в мире крутится вокруг моих чувственных странствий с удивительной ночной возлюбленной.
Три ночи подряд я прождал ее, время от времени засыпая. Мне снились только эротические сны.
После обеда я отправился смотреть на церемонию Танцующих, но медлительность их движений и размеренная музыка вывели меня из себя, хотя раньше завораживали.
Я подумал, что одно из этих хрупких тел, которые сейчас двигались так одинаково и чинно, было причиной охватившего меня любовного безумия. Но с этими масками и в одинаковой одежде их невозможно было различить.
Но когда я уже совсем отчаялся, она вернулась. Мне показалось, я услышал шепот, будто кто-то о чем- то спорил, понизив голос, возле каменного пруда. Я сделал вид, что сплю, и она разделась у моей
