День был ясный, очень теплый. Носились ласточки, летела, поблескивая, паутина, покачивались в невидимых струях ветерка серебристые зонтики-пушинки. Редкостные события разворачивалось над нашими головами. Высоко в бледной голубизне, кругами, на твердых расщепленных крыльях, плавали три птицы, три взрослых коршуна. Но удивительно: двое из них держались вместе, а третий, несмотря на все его старания, неизменно на отшибе. Они избегали его. Он приближался, они отдалялись, он настигал, они уклонялись. Я не могла не поразиться этому вслух, и все с любопытством присоединились ко мне. Наконец, те улетели парочкой в одну сторону, а тот, сделав тоскливый круг, заскользил в другую.
Раиса игриво рассмеялась.
— Угадайте, чем занимаются сейчас те двое?
— Меня больше интересует третий, — сухо заметила я.
— Верно, — опять согласился Васин, — разделенная любовь ничего не создает.
И точно. Было счастье, и что же? Ни разу не захотелось ни книг, ни музыки, ни уединения.
Вопросы, вопросы…
— Ты… как живешь-то? — посмотрел Кир.
Сердце мое вздрогнуло. Сколько тепла в простых словах! Мы встретились в скверное для меня время, когда необходимо было выстоять под градом семейных стрел. Способ оказался грешным, но я уцелела.
«Главное, не строить из себя жертвы».
Солнце покраснело, тихонько садится. Богатую грусть не хочется менять на ровную ровность. Хорошо сидеть, смотреть на закат. Слезы мои, не лейтесь.
от Марины 20 сентября
Досадно разить тебя дурными вестями, ветреница, да ничего не попишешь, расчет за содеянное имеет свой черед. Суть в следующем.
Я держу в руках одну бумажку, на которой красуется твоя подпись. Ты догадалась, это августовская процентовка, перечень работ, выполненных вашей геопартией в августе-месяце. Документ, как видишь, серьезный, требующий сугубой щепетильности, поскольку связан с финансированием. И вот его-то ты и подмахнула, не глядя, всецело доверившись своему избраннику, а тот, не будь простачком, наворотил в нем таких небылиц, что отделу пришлось опротестовывать его, как не соответствующий действительности. История некрасивая, согласись. В итоге Коробков схлопотал «строгача» с поражением в премии на весь квартал, ты — «на вид» с вычетом штрафных в течение месяца.
Так-то, Астра. Где были твои глаза? Можно ли так забываться?
И тотчас по комнатам полетел слушок относительно вас с Иваном. Не в обиду будь сказано, тебя, красавица, здесь почти не запомнили. Кинулись к Боре, он злобно отмахнулся «Откуда я знаю? Я у них в ногах не стоял». Подоспевший Котик пристыдил сплетников. Зато позднее, один на один, он с такой точностью обрисовал обстановку, словно читал ее по твоим письмам.
Так-то, девочка. Справляйся скорее, заземляйся, ты у нас «воздушка», словно слегка приподнятая.
Однако же и разговорчики вы вели под коньячок на речном песочке! «Разделенная любовь ничего не создает»… Пижоны! Она создает детей, детей, и не Рыжему Коту забывать об этом. Ты, очевидно, «не уступишь», не согласишься со мной. Ну-ну.
от Астры 4 октября
Долгий-долгий сентябрь, яркий, как золотое перо, и горький, что полынь-трава, наконец-то увел свои дни. Ничего не изменилось в моей внешней жизни, буровая-дом, дом-буровая, но кто бы знал, как все обострилось, как зашкаливает мое настроение за крайние точки! Я похудела, и лицо мое подурнело, одни глаза горят да губы, да румянец сжигает щеки; на меня оглядываются отдыхающие, когда руки в карманы, в куртке и брюках я иду сквозь них, как сквозь лес. Мне претит выражение скотства на их лицах, поспешность, с какой они сбиваются в пары, все то, о чем сплетничают горничные с официантками.
Вы скажете — а сама? И сама. Проснуться бы от этакой скверны.
Нет, Марина, ничего мне не поможет. Как справлюсь? Я словно в яме, в цепях и чарах, я бьюсь против ветра, и могу лишь молиться на прежнюю радость, на чистую жизнь в предчувствии божества. Конечно, я укорила Ивана его поступком, сделала возмущенный жест, а он так любяще заглянул мне в глаза, что все поплыло, как в тумане.
Нет, нет. Сбежать бы куда-нибудь, помолчать, поощущать благодать — я бы воскресла. Да куда денешься?
Детишки его сидят у меня целыми днями, клеят, вырезают. Девочка в первом классе, мальчик в четвертом, милые белоголовые птенцы. Мать ровна с ними, любит обоих, и они любят друг друга. Такое детство будет светить им всю жизнь.
Малыши обожают ходить со мной на буровую. Там выстроили теплушку из свеже-обструганых досок, и мы слизываем с них капли светлой смолы. Рая доверяет мне. К тому же, на буровой — отец, пусть-ка побудет с ними, а ей хоть кусочек тишины в доме.
В теплушке телефон. Иван любит звонить мне оттуда, и вообще отовсюду, когда я в полном одиночестве работаю в нашей избе, в камералке. Голос у него теплый и совершенно безнадежный.
А дни! А дни! Дождь, дождь, дождь, и в нем тихая прелесть мокрых дорог, мокрых веток, влажного воздуха. Таким-то деньком я несла с буровой тяжеленный рюкзак с образцами гипса, алеврита, известняка для моего геологического собрания и, по обыкновению, рассказывала себе о себе, удрученно-нудно-личное. Я, я, я. Будто дерусь с кем. Жизнь проходит под это я, я, я.
Было туманно, сеялся мелкий дождичек, любимые сосны стояли темные, полные влаги. Держась за лямки, я крепко вышагивала по мокрой тропинке, как вдруг остановилась, как вкопанная. В единое мгновение представилась мне наша Земля, повисшая в пустоте, налитая жуткой каменной тяжестью, той самой, той самой, что оттягивала сейчас мои плечи. Это было как вспышка, взлёт, как ясное видение, до которого дотянешься рукой.
Домой явилась шумная и веселая, ободренная, точно пловец, доставший дно среди взбаламученных волн. Вот оно что! Надо хоть изредка дотягиваться до высокого и чистого, чтобы не захлебнуться в житейской хляби. Вот оно что!
И с этим новым пониманием и почти прежней радостью принялась за мытье полов в комнате и коридоре. Тра-ля-ля! Да пусть меня бросят и забудут все! — я это я, и я уйду по дороге, смеясь и размахивая руками. Тра-ля-ля…
Пела-то я пела, да своей радостью ранила «ее», да и сама моя радость была, в сущности, местью. Поднялся крик, хлопнула дверь.
Ах, Марина, грустно это.
Расскажите же о себе. Вы так сдержаны, замкнуты. Или не доверяете?
от Марины 11 октября
Ты все любопытствуешь, девочка, что я за птица? И представляется тебе нечто загадочное, «необыкновенное», непостижимое для обыкновенных смертных? Драть вас некому, молодых сумасбродов, извини за резкость! Сколько сил ухлопается на одоление благоглупостей!
Ну, так и быть, приподниму завесу тайны, опишу день своей жизни, хотя бы вчерашний.
Был пасмурный октябрьский понедельник. Тучи цеплялись за крыши домов, волокли по улицам лохмотьями тумана, все было мокро, мозгло, препогано. Тяжко в такую погоду затемно выйти с утра из дома, увидеть помятое крыло моей милой REUGEOT, еще тяжче отправиться без машины, общественным транспортом, в чужую фирму, шагать в светлом пальто вдоль ревущей автострады и не иметь возможности ни увернуться от грязных брызг из-за дурацкой насыпи через протоку, столь же мерзкую, как все окружение, ни повернуть назад из-за сомнительной срочности дела, одной-единственной подлинной подписи и синей печати на договор-счете.
Вопреки телефонному приглашению, на предприятии меня никто не ждал. Президент компании был болен, генерального ждали не раньше обеда. Пришлось бродить по этажам, терять время. Искомую подпись я получила лишь в начале четвертого, точнее, в пятнадцать-двадцать. День бездарно пошел насмарку.
В полной мере ощутила я свою потерянность в пространстве дня. Еда — теплый островок в этой
