Недели две тому назад темным ненастным вечером сидела я в читальном зале и просматривала журналы. На развороте одного из них была напечатана фотокартина, сделанная в лунных голубых тонах, изображавшая симфонический оркестр. Лица музыкантов тонули в синеватом полумраке, и лишь один- единственный голубой луч высвечивал из темноты руки и сомкнутые губы исполнителей. Вглядись-вглядись, казалось мне, и сами собой польются волшебные звуки.
Незнакомый голос развлек мои грезы.
— Разрешите? — и благородного вида джентльмен с серебряной головой опустился на свободный стул. — Я наблюдал за вами оттуда, — он показал на место возле окна, — и затруднился определить, кто вы. Обычно мне это удается. Кто же вы, простите за нескромность?
— Я здесь работаю, — вздохнула я с улыбкой вежливости.
— Вы сотрудница курорта? — он казался разочарован.
— Я инженер гидрогеологической партии. Мы ведем разведку на минеральные воды.
— Вы из Перми?
— Я из Москвы.
Мы разговорились, вышли в сырую холодную темноту. На невидимой реке в черноте светился далекий бакен, сосны стояли черные и четкие на фоне мглистого неба. Мы прошли дорожку из конца в конец, обратно и еще раз. Мой «принц» легко вел меня под руку.
Наутро пошел дождь с мокрым снегом. Отдыхающие сидели по комнатам, и только мы, трудовой народ, месили подошвами снежную кашу. Возвратясь, я увидела у калитки внушительную фигуру в элегантном сером пальто. Это был он, мой новый знакомый. Мы удивительно поговорили, на прощанье я поставили Шестую симфонию Чайковского. На мрачных последних тактах мой гость прикрыл глаза, потом поднялся и поцеловал мне руку.
— Вы сокровище. Вас ищут.
С тех пор Эдвард Эрнестович мой постоянный спутник. Иду ли я на буровую, возвращаюсь ли к себе, бегу ли в библиотеку, в кино — он приветствует меня издали и спешит навстречу. Его присутствие не стесняет меня, восхищение окрыляет, наконец-то можно быть умной, никого не задевая, серьезной — не смеша, и не казаться «чудной» или «странной». С ним мне легко и как-то не без изящной насмешечки.
Кто же он, спросите Вы? Эдвард Эрнестович — человек классического образования, полученного когда-то в Риге, владеет несколькими языками, знаток истории и литературы, работает консультантом по экономике в промышленном концерне Урала. И сей академик снисходит к моему лепету, видит в нем смысл?… воистину, я расту в собственных глазах! Он даже повторяет мои высказывания, заносит их в книжечку на память.
— Я буду перечитывать это в своем далёке.
Иван чертыхается, но держится молодцом. Его-то уж без сомнения устраивали мои пустые вечера, моя неизменная нежность. И теперь он посмеивается, пошучивает, но без прежней уверенности, разводя руками — слишком уж мощен соперник. Зато по-детски счастлива Раиса. Карусель!
Прошло полторы недели. Наши прогулки привлекли внимание, официантки, медсестры (мое общественное мнение) пожалели мою молодость. «Со стариком ходишь…»
И я дрогнула. Сказать по-честному, умное говорение сверх всякой меры стало утомлять меня, а хватка этого человека немало удручать. Какие там пустые вечера! У меня не осталось и часа! Подобно спасенному Робинзону, хлебнувшему лондонской суеты, я могла лишь вздыхать о былом блаженстве. «О, мой остров!» Но главное — та неуютная высота, на которую он вознес меня, готовый к поклонению. Быть божеством хоть для единого из смертных — что за пещерная дикость, честное слово!
И я стала избегать Эдда, даже запретила ему звонить на мой номер. Смотрите, что из этого вышло.
Не найдя меня на заветных тропках, он посетил буровую. Как нарочно, проходки в тот день не было, шла сборка насосного оборудования, и я занималась делами в камералке. Эд обошел кругом и решился ждать. Морозило. Лужи на дорогах подсохли, трава поседела и похрустывала, как стружка. Наш Дон Кихот прогуливался без головного убора, открытый всем ветрам. Мела поземка, колючий снег заметал упрямца. Воспаление легких, бронхит, ревматизм — вот чем кончаются подобные подвиги в таком возрасте.
Иван-Великодушный пришел ему на помощь, позвонил по телефону.
— Беги скорей, он замерзнет.
Старик шагнул навстречу, сдергивая с руки вязаную перчатку. На бескровном лице горели глаза.
— Как я рад, как я рад!
И восторженно объявил, что весь мой завтрашний день принадлежит ему, поскольку нанят фотограф, дабы увековечить меня у каждой сосны, и на весь длинный вечер также расположился у нас к радости Раисы, которая ловит каждое его слово, точно приходит на лекцию.
Я взбесилась. Что за бесцеремонность? Я свободный человек! И молча склонилась над работой, бранясь в душе «как настоящая леди». Гость помрачнел, потом удалился. Воспитание, годы обязывали его сдержанности, он крепился два дня, не показывался, не приходил.
Тем ярче была вспышка.
Вернувшись к вечеру, я открыла комнату и ахнула от неожиданности. По столу, подоконнику, полу живописно рассыпались цветы, яблоки, апельсины. Вскоре явился и он сам.
— Зачем вы лишаете меня единственной радости? Видеть вас, быть с вами рядом… — теплыми руками он сжал мои пальцы, и в глазах его вдруг высветилось такое беспокойство, такое одиночество, что сердце мое сжалось. Бог его знает, чем она стала для него, наша встреча. Старый Гете пришел мне на память. Пусть, подумала я, потерплю еще немного, кончится же когда-нибудь его путевка.
Вот такой «прынц».
А теперь скажите мне, Марина, отчего могучая зрелость интеллекта и хотя бы отблеск мудрости не встретились в его душе? Что он там записывает за девчонкой? Отчего истины его слабы, а свет прозренья тускл? И куда плыть молодым, если нравственные маяки старейшин едва чадят и тлеют?
Вопросы, вопросы…
Так-то, Марина. Тра-ля-ля.
от Марины 3 ноября
Я начинаю думать, милая Астра, что ты не зря прожила полгода. Что ожидало бы тебя, поступи ты в другое учреждение? Утренняя толпа, спешащая на работу, вечерняя толпа, спешащая с работы, в промежутке бесцветный день в обществе робких невольников собственного диплома, делающих свои деньги. Уж лучше в сетевой маркетинг, добавками торговать!
Я вновь не в духе, прошу извинить.
Помнишь ли ты картину, висящую в комнате у геологов? На днях я словно увидела ее твоими глазами. Представь себе парусную яхту, несущуюся по изумрудным волнам, крепкий ветер, срывающий с них стремительные брызги; они сверкают на солнце и чуть не обдают вас с ног до головы… совсем как твои письма, милая девочка. Нет, ты не зря прожила полгода! И то, как ты всматриваешься, думаешь, живешь, и то, к чему приходишь… А твой поклонник! Он затмил все! И откуда оно только взялось, это полезное ископаемое, в наш рациональный, рациональный, рациональный век?
В этой связи не могу удержаться от последнего анекдота про душку-Очёскова, почтившего меня особым доверием.
С некоторый пор у него роман с кассиршей, крикливой особой в несусветном оранжевом парике. И вот в обеденный перерыв мне случается купить за углом пару божественных французских колгот в бархатной коробочке, перевязанной розовой ленточкой. В комнате я вынимаю их из кармана и прячу в сумку незаметно для всех. Для всех, но не для Очёскова. Кто-кто, а он мигом узрел розовый бантик и задышал мне в ухо.
— Где оторвала? Покажи.
— Не могу. Дамское.
— Да брось ты, предрассудки.
Я приоткрыла коробочку.
— Ого! Уступи мне.
— О?
— За любую цену. Не для себя прошу.
