Не задавая больше вопросов, она сняла с него куртку, стащила ботинки, а потом и брюки, расстегнула рубашку. Он смотрел на свое тело — исхудавшие костлявые конечности, впалая грудь, выпирающие ребра, бледная, с желтизной кожа, напоминала по цвету сморщенную головку высохшего мака. «От соприкосновения с такой опийной материей немудрено впасть в наркотический кайф, — усмехнулся он про себя. — Наверняка она тоже потащится. Нет-нет, я никогда не стану знакомить ее с кукнаром. Такого вероломства я не могу себе позволить. Она же может стать матерью моего ребенка. А может все-таки соблазнить? Сотворить из нее крепостную
— Это, видимо, моя хромота тебе мешает. Ты все время думаешь о ней, поэтому у тебя пока ничего не получается. Я во всем виновата… Я… Забери деньги, ведь у нас ничего не вышло… За что же такую сумму оставлять? Петя!.. — Тут ее большие голубые глаза вспыхнули смущением. — Не сердитесь, — едва успела она сказать…
Не простившись, без слов он вышел из комнаты и спустился на улицу. Парфенчиков сталкивался с прохожими, его отпихивали, на него кричали, но он ничего не чувствовал и мало что слышал. Довольно быстро он позабыл о недавнем конфузе и даже был уверен, что ничем себя не уронил, но тут же в сознании стали сменяться совершенно новые сюжеты. Началось с того, что он испытал некую растерянность, не зная чем сейчас заняться. Ведь он постоянно ощущал себя крепостным опийного царства и поминутно к нему стремился. Иначе и быть не могло. Маковая головка создана Всевышним для полнейшего одиночества, игры мощного воображения, для проявления фантазии, ума и таланта. Что за жизнь без нее? Опять станешь представителем массы, живущей потребительскими стереотипами. Варианты дальнейшей жизни проносились в голове, не оставляя никакого следа, как вдруг он понял, что необходимо составить подробный письменный план на оставшийся срок своего земного пребывания. К этому его, видимо, подсознательно подтолкнул вид собственного голого тела — такого жалкого, болезненного и немощного, что он уже без обиняков понимал: жить осталось не больше двух-трех лет, а то и меньше. Это горькое по человеческим критериям прозрение нисколько не обескуражило Петра Петровича, не вызвало паники или страха, а потребовало лишь тщательно расписать на ближайший срок все те дела, которые он хотел бы завершить или хотя бы начать. «Незавершенку надобно оставить, — мелькнуло в голове. — Это ведь так по-людски, по-русски. Как же без нее на тот свет отправляться? Ведь могут и не принять…»
Он усмехнулся, поймав себя на мысли, что в нем довольно глубоко сидит национальная особенность: начать какое-нибудь дело, а потом бросить его, позабыть и начать что-то совершенно новое. Жизнь последних опийных лет буквально соткана из многочисленных не доведенных до конца начинаний. Его, как щепку по ветру, бросает от одной идеи, к другой. И чего только не было? Вот и последний эпизод с желанием улучшить российский род наркотическими мутациями. Идея сама по себе патриотичная, пожалуй, и научная, но он-то от нее сбежал. Раньше времени поднял руки, сдался и, как последний трус, бросил постель — площадку смелого академическую эксперимента. А у хромой дамочки больше мужества было, она настойчиво просила его остаться, попробовать еще разок, а потом еще и еще. Иначе ведь не добиться цели. Впрочем, может, ему достижение цели-то вовсе и не нужно. Он крутится вокруг кукнара, как привязанный пес у своей будки. Шаг вперед и тут же назад, чтобы не оказаться без опийного молочка в ломках. Людям с такой манерой движения, как и собакам, достаточно обозначить желание, то есть лишь погавкать. Пошуметь в собственном сознании. Он отлично помнил, что чувствовал, когда впервые втюрился в соломку. Это было неописуемое ликование. «Ах, Петр Петрович, я преотлично знаю свои недостатки, — опять понесло его. — Некоторые — их, видимо, большинство — стремятся жить своими талантами. А какая- то мизерная часть, к которой принадлежу я, получает удовольствие от повседневной внутренней нерадивости. Ведь если бы за мной наблюдался какой-то особый талант, разве я бы пристрастился к цветку самодостаточности? Вот сейчас несет меня к написанию плана парфенчиковских мероприятий. Мне даже кажется, что без него я не жилец вовсе. Так глубоко и обстоятельно сидит во мне эта навязчивая мысль. Но план этот, скорее всего, окажется лишь импульсом сознания одного вечера. Уже утром я все позабуду и предамся новым наваждением. Каким именно? Неизвестно. Мутации опийной энергии могут повлечь самые необычайные порывы — от желания превратиться в дождевого червя до потребности перерезать себе вены, испытать переживания ухода на вечный покой. Может, в этом и есть смысл человеческого бытия, точнее сказать, бытия Петра Петровича? Но что все же за последнее время было в моем сознании самое примечательное? Самое близкое моей ментальности, каким проектом я смог бы по-настоящему увлечься? Чтобы считать его основным после маковой головки делом, а не прыгать с одного куста мыслей на другой. Такой идеей могло стать участие в плане профессора Кошмарова: качественно изменить соотечественников, подмешав в их кровь этнический купаж, ансамбль немецкой, китайской, еврейской и грузинской генетики. Чем же другим, более эффективным, я смогу послужить собственному народу? Очкарик обещал дать мне нанопилюли. Вот и начну. Прямо с завтрашнего дня. Буду давать всем, а сам не притронусь. Начну с Лоскуткиной. Весьма любопытно наблюдать за ее изменениями. Каким новым русским человеком она станет? Каким делом займется? Какая идея будет у нее приоритетной? А вдруг эксперимент окажется со знаком минус? Вместо активной добропорядочной гражданки из Кати получится ужасное существо, похожее на ее одноклассников? Надо требовать от очкарика гарантии, чтобы его программа имела и обратный ход. Говорят же: что немцу или французу хорошо, то русскому смерть.
Значит, я определился раз и навсегда. Кроме опийной соломки, начинаю заниматься исключительно духовным, нравственным и физическим совершенствованием соотечественников. В таком случае нет необходимости писать программу на оставшуюся жизнь. Она уже составлена. Ясно и четко! Мы с Помешкиным сажаем на фатеевском поле мак, удобряем опием свое сознание, а попутно распространяем среди канцев нанопилюли. Ничего более полезного для улучшения отечественного генофонда я все равно не найду.
Сейчас наиглавнейшая моя задача — с помощью генной инженерии пробудить у русских любовь и уважение к собственной стране, к своему народу. А то любить просто некого: ни государства нет, ни приветливых соотечественников. Национальный духовный кризис именно так можно преодолеть. Ничего, кроме нанопилюли, в научном и политическом арсенале России нынче нет. Она заменит неэффективные лозунги политических партий. На радио и в телеэфире воцарится дух истинного творчества, свободы и открытости, публичное вранье станет наказуемым, в бюрократы пойдут люди совестливые. В стране изменится духовная атмосфера, русских начнут любить, а не бояться. А мне-то зачем все это нужно? На что Петру Петровичу, плотно сидящему на молотом божественном цветке, головная боль общества? Что, я строю карьеру, тянусь к власти, хочу получить преференции в бизнесе? Мечтаю использовать для личных целей административный ресурс? Все очень просто! Этого желает мой воспаленный опийной соломкой разум! Трезвые этого не хотят — им наплевать на духовный мир нации, алкоголики об этом не задумываются —
