покойной мисс Кнабе и что, несомненно, своим достойным поведением и проявленным милосердием мистер Глэномесофф заслужил и не такие блага.
– Полетите через две недели, – объяснил американец. – Виза действительна на месяц, но при необходимости ее можно продлить. Вас там встретят представители благотворительного фонда, о котором вам, наверное, рассказывала мисс Кнабе. О расходах не беспокойтесь. Фонд берет их на себя.
Павел внутренне ликовал. Сбылась его мечта. Не зря он возился с Ритой.
Американец вручил ему все бумаги и, вежливо попрощавшись, отбыл, а Павел еще долго без движения сидел в раскаленной солнечным зноем машине и не мог поверить привалившему счастью. Все складывалось как нельзя лучше.
Однако Марта почему-то не обрадовалась известию.
– Никуда я не поеду! – заявила она.
На требование объяснить причину такого поведения она упорно отмахивалась: «Не поеду, и все!»
Как Павел ее ни уговаривал, ни упрашивал, в конце концов ни угрожал, она стояла на своем. Маша тоже отнеслась к сообщению о поездке за океан без особого восторга. Правда, она не последовала примеру матери и ехать в принципе была согласна, но Павлу показалось, что мысли ее были где-то далеко. Она посмотрела на отца отсутствующим взглядом и только утвердительно кивнула головой, когда он спросил, едет ли она с ним. Потрясенный таким черствым отношением к его мечте и к факту ее осуществления, Павел обозвал членов своего семейства «неблагодарными свиньями» и с горя напился.
С Галиной Васильевной Касьяновой между тем происходили разительные перемены. Не всякому это было заметно. Но те, кто хорошо ее знал, не могли прийти в себя от изумления. Всегда пунктуальная, исполнительная, а главное, общительная и простая женщина, она вдруг замкнулась, ушла в себя, стала нелюдимой. Галина продолжала исправно ходить на работу, исполнять свои обязанности, но ее внешний вид напоминал вид ее пациентов. Она стала небрежно и даже неряшливо одеваться, почти все время молчала, а если и говорила что-то, то часто невпопад. Но самое главное – ее глаза постоянно сверкали каким-то неистовым фанатическим блеском. Коллеги переглядывались и недоуменно пожимали плечами.
Вначале подозревали, что причиной такого странного поведения стала некая любовная история. Говорили, что в квартире Касьяновой поселился таинственный мужчина. Кто-то видел силуэт в освещенном окне кухни, еще более зоркие заметили на Галинином балконе сушившиеся на веревке предметы мужского туалета. Заметили также, что Касьянова стала покупать продуктов больше, чем обычно.
– Точно! У нее завелся мужик! – уверенно рокотала старшая сестра-хозяйка Августа Мородер, известная любительница совать нос в чужие дела. При этом сигарета, которую она не выпускала изо рта, невыносимо чадила в лицо слушателям. Но слушатели не обращали на это внимания и жадно ловили каждое слово Мородерши. – Но мужик женатый, – продолжала вещать сплетница. Ее багровое, покрытое множеством родинок и бородавок потное лицо ехидно ухмылялось, колкая поросль усов воинственно шевелилась, громадные металлические серьги погребально позванивали. – Сбежал этот хрен моржовый от законной и скрывается у Гальки, а она его безумно, до поросячьего визга обожает. Еще бы!!! Никогда такой радости не знала! Мужичишка, правда, вшивенький. Интеллигентишка какой-то, не то доцент, не то кандидат… Но хоть такой! Все лучше, чем никакой. Одна беда. Баба его пронюхала, где благоверный скрывается, выследила, одним словом! Ну и заявилась к Гальке. Конечно, интеллигенция! Через батист писает! Сю-сю, ню-ню! Одним словом, без таскания за волосы обошлось. Эх! Будь я на ее месте!.. – Она прищурила налитый кровью бычий глаз, и кое-кто из слушательниц испуганно заморгал. – Но хоть и интеллигенция, – продолжила свое повествование Мородерша, – а поставила ультиматум: или возвращай мужа, или… – Она сделала многозначительную паузу.
– Что или? – хором воскликнули слушательницы.
– Покончит с собой! – после паузы воскликнула Мородерша. – Повеситься обещала прямо под ее окном. Так и сказала. Сроку дала неделю. Вот Галька и мучается. И его жалко терять, и скандала опасается. Так-то вот, бабоньки! – И она покинула ошарашенных слушательниц.
Но все это, конечно, был вымысел, глупые сплетни. Если бы только Мородерша знала истинное положение вещей, она бы обалдела. Но где ее телячьим мозгам додуматься до этого?!
Вечерами после работы Галина шла к дому, где жила Маша, и прогуливалась возле него, надеясь увидеть девочку хотя бы издали. С тайной надеждой она всматривалась в освещенные окна квартиры Глиномесовых, и, если удавалось хотя бы на мгновение углядеть мелькнувшую тень Маши, она была счастлива.
Проша продолжал жить в ее квартире, но она почти не общалась с ним. Целыми днями он сидел на кухне и смотрел в окно. Спал он здесь же, на раскладушке. Ел Проша очень мало, но съедал до крошки все, что ему клали в тарелку. Ел он, словно автомат, размеренно и неторопливо. Поев, снова таращился в окно, и только по команде Галины разбирал и стелил раскладушку и молча ложился. Казалось, не скажи она, чтобы он спал, Проша так бы и сидел всю ночь у окна. Лежал он совершенно неподвижно. Никогда она не слышала, чтобы кровать скрипела под ним. А может быть, он вовсе и не спал, а так же молча смотрел в потолок, как до этого в окно.
Несколько раз Галина пыталась с ним заговорить. Рассказать ему о своей любви к Маше, пожаловаться, что ей запрещено видеться с ней. Проша безучастно слушал горячие сбивчивые речи и по-прежнему молчал. Только раз он вступил в разговор.
– Зачем тебе видеться с Госпожой? – равнодушно спросил он.
– Мне необходимо находиться рядом с ней, защитить ее…
– Она не нуждается в твоей защите, – прервал ее Проша.
– И все-таки!..
– Ты странная, – задумчиво проговорил он, – от тебя исходит ощущение опасности. Опасности для всех нас. Я это чувствую. Ты не умеешь сдерживать свои эмоции, а это может привести к беде. Думаешь, я не хочу увидеть Госпожу? Хочу не меньше, а, наверное, больше, чем ты, но мне приказано не приближаться к ней, и я не приближаюсь. Когда мы вместе, могут произойти непредвиденные события, как, например, в том жалком городишке, где мы с ней находились. Но в тот момент это было необходимо. Нужно было проверить, насколько сильна ее мощь.
– В чем заключается ее мощь? – заинтересовалась Галина.
– Когда мы с ней рядом, люди, которые окружают нас, словно сходят с ума. То, что дремало в них, спрятанное, стиснутое оковами разума, воспитания, страха перед законом, перед наказанием, вырывается наружу. И это нечто передается от человека к человеку, ну, как чума. Безумие охватывает город, территорию, страну… Мы швыряем в толпу пригоршни тьмы, и тьма окутывает все кругом. Так было всегда. Но, случается, нам мешают.
– Кто?
Проша некоторое время молчал и тупо смотрел в стену.
– Мешают… – повторил он неопределенно. – Из глубины веков возвращаемся мы снова и снова, чтобы сеять тьму… – Он произнес эту фразу, словно процитировал кого-то. – Я и она. Мы всегда вместе. Она – Госпожа. Я – раб. Постепенно она становится все сильнее и сильнее. Во мне отпадает надобность, и я… – Он запнулся.
– А я? – тревожно спросила Галина. – Что будет со мной?
– Ты? А что ты? Ты одна из тех, кого коснулась тьма. Исчезнет тьма, исчезнешь и ты. Но пока мы здесь, ты тоже будешь сеять тьму. Уже сеешь.
– А эта американка? Почему вы ее убили? Я же понимаю, что погибла она вовсе не случайно. Ведь она была вроде из ваших. Из наших, – поправилась она.
– Эта, в лесу? Она – отступница. Ей стало страшно. Она пожалела о содеянном. Испугалась за свою душу. В ней жила вера в Него. А тут уж поделать ничего нельзя. Ей самой казалось, что она не верит, но вера жила… Что ж! Его пути неисповедимы. Возможно, мы сотворили для нее благо.
– Но ведь и у меня была вера? – задала, казалось, самой себе вопрос Галина. – Ведь и я?..
– У тебя? – Проша был искренне изумлен. – Не думаю. Возможно, тебе казалось, как казалось тем двум старухам, у которых мы жили в том городишке. Но им, как и тебе, только казалось. Зато теперь ты и взаправду веруешь. В Госпожу! Так радуйся. Нужно же, в конце концов, во что-то верить!
Он замолчал и посмотрел в окно. На улице шел дождь. Вначале слабый, он почти тут же перешел в настоящий ливень. Струи воды гулко били по оконному стеклу. Почти совсем стемнело. Внезапно мрак
