города.
Перед окном, там где здравомыслящий человек мог бы его поставить, чтобы обладать всеми возможными преимуществами имеющегося света и не испытывать нужды тратить свечей из городского бюджета, стоял маленький стол. На нем лежала бумага и стоял стаканчик с карандашами. Там же в комнате стоял старый стул, под шатающуюся ножку которого был подложен свернутый листок бумаги.
В комнате отсутствовал комод с одеждой и тем самым напомнившая Любимице комнату Бодряка. Это было место, куда кто-то приходил спать, но не жить. Любимица задумалась, а было ли время, когда любой Дозорный был по-настоящему свободен от службы. Она не могла представить сержанта Двоеточие в гражданской одежде. Если вы были Дозорным, то оставались им все время, что являлось выгодной сделкой для города, ибо он платил вам за службу в Дозоре только за десять часов в день.
'Отлично. ' — сказала она. — «Я могу взять простыню с кровати. Закрой глаза.»
'Зачем? ' — спросил Гаспод.
«Во имя благопристойности.»
Гаспод поперхнулся от удивления, а затем сказал. — «Помаю. Да-а, я мог бы увидеть твою суть. Поверь, тебе не заставить меня глядеть на обнаженную женщину, нет-нет. Строить глазки. Сумасшедшая мысль. Поверь, поверь мне.»
«Ты понимаешь, о чем я говорю?»
'Обо мне нельзя сказать, что я так поступаю. Отнюдь нет. Одежда никогда не была тем, что ты могла бы назвать собачьей вещью, достойной быть надетой ею. ' Гаспод почесал ухо. «Впрочем здесь присутствуют два метасинтаксических варианта. Прости.»
«У тебя это совсем по-другому. Ты же знаешь, кто я. В любом случае псы обыкновенно обнажены.»
«А потому люди…»
Любимица превратилась в женщину.
Уши Гаспода от ужаса прижались к голове. Сам того не замечая, он завыл.
Любимица выпрямилась.
'Знаешь, что хуже всего? ' — сказала она. — «Это мои волосы. Их с трудом можно распутать. И мои ноги покрылись грязью.»
Она стащила с кровати простыню и завернулась в нее, как в импровизированную тогу.
'Ну. ' — сказала она. — «Ты видел на улице и хуже, Гаспод?»
«Что?»
«Можешь открыть глаза.»
Гаспод моргнул. Любимица в обеих ипостасях имела прекрасный вид, но вторая или две одновременно, когда телесный облик мчался от одной станции к другой, совсем не был столь достопримечателен, чтобы вам захотелось увидеть его на полный желудок.
'Я думал, что ты свернешься на полу, хрюкая, отращивая волосы и распрямляясь. ' — промычал он.
Любимица посмотрела в зеркало на свои волосы, удерживая в памяти свой ночной облик.
«Но зачем?»
«Вся эта дребедень… не причиняет тебе вреда?»
«Это немного напоминает как-будто чихаешь всем своим существом. Как ты думаешь, у него есть гребень? Я имею в виду гребень? Ведь у каждого есть гребень…»
«Взаправду… огромный… чих?»
«Могла бы сгодиться и одежная щетка.»
Они замерли от скрипа открываемой двери.
Вошел Морковка. Он не заметил их в темноте, а побрел к столу. Чиркнула спичка… вонь серы… а затем он зажег свечу.
Он сдвинул со лба шлем, а потом окончательно снял его с головы, так что тот повис у него на плечах.
Они услышали, как он бормочет. — «Не может быть что это правда?»
'Что не может? ' — спросила Любимица.
Морковка резко обернулся вокруг. «Что вы здесь делаете?»
'Ее униформу украли, пока мы шпионили в Гильдии Убийц. ' — сообщил Гаспод.
'Мою униформу украли. ' — сказала Любимица. — 'пока я находилась в Гильдии Убийц. Шпионя. ' Морковка по-прежнему разглядывал ее. 'там был один старикан, бормотавший без умолку. ' — с отчаянием продолжала она.
«Как зубрилка? Рука тысячелетий и коротышка?»
«Да, именно так…»
'Скверный Оле Рон. ' — вздохнул Морковка. — «наверное продал ее за выпивку. Впрочем я знаю, где он живет. Напомните мне, чтобы я сходил и поговорил с ним, когда будет свободное время.»
'Не хотите ли спросить у нее, во что она одевалась, когда была в Гильдии. ' — сказал Гаспод, забившись под кровать.
'Заткнись! ' — сказала Любимица.
'Что? ' — спросил Морковка.
'Я разузнала о комнате. ' — быстро сказала Любимица. «некто, именуемый…»
'Эдвард с'Мерть. ' — сказал Морковка, усаживаясь на кровать. Дряхлые пружины начали скрипеть- скрипеть-скрип…
«Как вы об этом узнали?»
«Думаю, что с'Мерть украл гоннилду. И он же убил Фасольку. Но… Убийцы, убивающие без оплаты? Это еще хуже, чем гномы и их инструменты. Это хуже, чем клоуны и их лица. Сдается, Крест по-настоящему взбешен. Он разослал Убийц на поиски парня по всему городу.»
«А-а. Ну-ну. Не хотел бы оказаться в туфлях Эдварда, когда они его найдут.»
'Я тоже не хотел бы сейчас оказаться в его туфлях. Послушай, я знаю, где Эдвард сейчас. Он попал им под руку.
Он мертв, вместе со своими туфлями.'
«Убийцы его отыскали?»
«Нет. Его нашел кто-то другой. А потом его труп обнаружили Жвачка и Осколок. Насколько могу судить, он мертв в течение многих дней. Послушай! Этого не может быть! Но я соскреб грим Фасольки и оторвал красный нос, и это был без сомнения он. И парик того самого рыжего цвета. Он должно быть помер сразу после Заложи-Молоток.»
Любимица села рядом с ним.
«Но… кто же стрелял в Осколка? И убил девушку-нищенку…»
«Да.»
«Но это не мог быть Эдвард?..»
'Ха! ' Морковка стащил с себя нагрудник и кольчугу.
«Так что мы разыскиваем еще одного. Некоего третьего.»
«Но ведь нет никаких улик! Просто кто-то с гоннилдой в руках! Где-то в городе! Где угодно! И я устал!»
Пружины опять скрипнули, когда Морковка встал и пошатываясь поплелся к столу. Он сел, положил перед собой лист бумаги, осмотрел карандаш, заточил его мечом, и, после минутного раздумья, начал писать. Любимица молча глядела на него. У Морковки под кольчугой была кожаная жилетка с короткими рукавами. На левом предплечье виднелось родимое пятно в виде короны.
«Вы все записываете, как это делал капитан Бодряк?»
«Нет.»
«А что же вы тогда делаете?»
«Я пишу моим папе и маме.»
«Правда?»
«Я всегда пишу моим папе и маме. Я обещал им. Как бы то ни было, это помогает мне думать. Я всегда пишу письма домой, когда думаю. Мой отец дает мне массу хороших советов.»
