мосты, фронтоны, дерева, как бы оплавленные стены,и чей-то смутный силуэт, почти растаявший в тумане.Пытаюсь протереть стекло, но нет стекла, течет на плечивсе та же серая тоска, к утру, боюсь, весь мир растает.Три католических звезды мерцают сквозь туман, как свечи,а впереди сплошной туман…Темнеет там или светает?… * * *
С. Гольдину
Сезон иллюзий завершен,леса сырые опустели.а песни, если их допели,допели губы чьих-то жен.Сезон иллюзий завершен,сгустилась в яблоко туманность.Легка печаль. Светла багряность.Лес просто лес. Он тайн лишен.Дожди дождями. Сон как сон.Легки и радость и тревога.Убита ливнями дорога.Сезон иллюзий завершен.Вечный рефрен
И. Цаневу
Над лесом весенние ветры играют,все полнится шумом и гамом его,и даже деревья, как люди, вздыхают:где музыка?Музыки прежде всего! Где музыка? Ей бы пора проявиться.Туман? Но она не боится его.Пора бы ей высветить радостью лица:где музыка?Музыки прежде всего! Прозрачной и легкой, в сиянии света,встающей над лесом, над шумом его,чтоб всем нам служило смятенье поэта:где музыка?Музыки прежде всего! Андрею ГермановуА меньше всегобыло женщин в море.Дела Афродиты его не касались.И женские рукимужчин не касались,когда корабли расходились на створе.Но именно морекричало о суше,о брошенном острове,сломанном кедре,о ветре, взрывающем юные души,и парусе,нежнобеременномветром.* * *Я провидец.в юности, в началедолгих рек, из коих воду пил,угадал: в Пиринах, на развале,кто-то город белый заложил.Угадал: когда-нибудь под осеньвспыхнет медью темная Луна —над откосом, выпасом, покосом,там, где стынет только тишина.Угадал: когда-нибудь под вечернад рекой, над дымкой голубой,колокол ударит: всем на вече! Ветер.Вечер.Вечность.Боже мой! * * *
Тайной вечери глаз
знает много Нева.
В. Х.Все утро небо плакало,лишь к вечеру устало.О, как в саду Елагиномтебя мне не хватало! Аукнулось на Прачечном,откликнулось у Летнего,в котором нами начатонеконченое лето.Опять вдали аукнулось,а я не откликался.По темным переулкамК тебе, как ветер, мчался.Темные решеткив золотых обводах.И лодки,лодки,лодкина потемневших водах.И небо вправду плакало,и был мне ведом страх.Ведь дело не в Елагином.Еже писах — писах.Воспоминания о Нью- ЙоркеПолдень. Небо распахнуто, как окно.Зной ужасен, как долгострой, в котором уже не живут и совы.Ветер, будто трубу, пронизывает давновечный город, и дальше летит, расшатывая основы.Эта злая туманность и есть Нью- Йорк.Шифер медленных крыш. Рябь на Гудзоне.Кто поет о любви, а кто об озоне.А в общем —торг.Жар чужого огня.Ухожу из тоски, как из чеченского плена.Я не вижу Бога в пределах своей Вселенной,но и он, конечно, не видит меня.Сохо. Полдень. Полотна у серой стены.Два еврея, француз, и русская Нина.Душный воздух стоит над городом, как плотина,ничто не стоит своей цены.Я спокоен. Толпа не пугает меня. Идиот,я считаю, что время мое еще не совсем упущено.Что цитировать? Бродского? Или все-таки Пушкина?Мы не в Сотби, но все поставлены в лот.Оттого и щемит мое сердце. Гвоздьжесткой боли торчит, постанывает изгублено,как сладкие колокольца на доме Любина,названье которых запомнить не удалось.Заметки на поляхИ все-таки судьба угомонилась,пусть ненароком, будто невзначай,она сменила божий гнев на милость,а горечь соли – на крепчайший чай.И за тоску потерь и одиночествя награжден, как и хотелось мне,признаньем женщин, ласковых пророчиц,что втайне славу предрекали мне.Теперь я знаю, мне хватило силы,никто не скажет, как не о бойце.Бессилие, что так вчера бесило,оставило лишь тени на лице.И задыхаясь, зная, так бывает,я повторяю давнюю строфу:«От радостных вестей не умирают,а горестные я переживу».ХудожникХудожник, написавший дивный ликсвоей жены, давно с женой развелся.Он странствовал,искал,любил,боролся.Ему под сорок,он уже старик.Всего достигнув, он живет в глуши.Забыты надоевшие тирадыо вечном нетерпении души.Он просто добр, и этому все рады.Он бродит по дорожкам.Дрогнет лист —он восхищен.Он слушает, как птицапоет и плачет.Хочется молитьсятому, что мир и трепетен, и чист.И все-таки бывает, что рукавдруг ноет, ноет, тянется то к листьям,то к лужам (в них проходят облака),то, обречено, к выброшенным кистям.И сердце начинает замирать:взять кисть, вернуть любовь и наслажденье,вернуть давно ушедшее виденье,воскреснуть! —и блаженно умирать.Но он молчит.Он все узнал давно.Не пламя в нем, а только трепетанье.И все-таки томит его желанье —Вновь женщину вернуть на полотно.Как жаль, он написал ее давно.Большие снегаМир покрывают снег и тишина.Мы как на дне огромного колодца.Столь ясен свет, что можно уколотьсяо луч звезды.Высокая Лунадавным- давно стянула кольца лужрезным стеклом. Застыла меж деревьев.Забито небо сонмом темных перьев.Свет фонарей – как отсвет райских кущ.В больших снегах мы ждем больших снегов.Мир выстужен, как проходные залы.Лишь наши пальцы, теплые кристаллы,в мир излучаютвечнуюлюбовь.* * *У тихой непрозрачной речки,где воды распластались плоско,пасутся белые овечки,скрипит тяжелая повозка.Березу ветерком качает,внезапный дождь на землю сходит.Сын за отца не отвечаети ничегоне происходит.* * *Дай мне Бог понять, принять, проснутьсяи отринуть даже крохи сна,чтоб увидеть – снова тишина,и, поняв, уже не отвернуться,а рукой притронуться к плечуи шепнуть, не думая о горе:«Ты похожа на большое море,я тебя по-прежнему хочу».Засмеешься.Утро – до небес.Скажешь:«Поздно,Снег уже ложится».До зимы – одна неделя жизни.Не осталось время для чудес.Памяти Анны Андреевны АхматовойВ преддверье Финляндии осень похожа на