Послышалось падение нескольких тел — видимо, монахи плюхнулись в снег, отбивая земные поклоны.
— О чём же с ним говорить? — спросил пузатый.
— Оно всё должно ведать! — льстиво ответил инок. — Чудо дуплянское, скажи, что ждёт нашу обитель?
«Ну, скоморошья душа, не теряйся!» — мысленно подбодрил себя Петруха.
И, стараясь басить, как Грек, сказал:
— Позор и горести…
Внизу заволновались.
— Скажи нам, чудо дуплянское, за что позор и горести обрушатся на обитель нашу? — спросил пузатый.
— Невинного вором нарекли… — ответил Петруха, замирая от страха.
Монахи заговорили все вместе:
— Это про скомороха…
— Нужно идти отцу игумену доложить.
— Чудо про всё знает!
— Ещё что спросить?
— Пусть отец игумен сам вопрошает…
— А вдруг в дупле сидит кто? — обеспокоенно молвил пузатый старец. — Проверить нужно… Инок Власий, ты помоложе да полегче, слазий-ка, взгляни…
Инок вначале было заартачился, но потом изъявил согласие.
— Но вы подсадите меня, братья! — потребовал он.
Монахи завозились у сосны. Власий раз или два плюхнулся в снег, наконец ему удалось вскарабкаться по стволу к самому дуплу, уцепиться за его край.
— Суй в него руку, не бойся! Шарь лучше! — подбадривали его снизу.
— Пусто… — пыхтя, отвечал Власий. — Нет ничего… А-а… Нашёл! Мать пресвятая богородица!.. Икона чудотворная!
Власий начал спускаться, сорвался, упал в сугроб, выскочил из него, отбежал…
Петруха увидел его обалделое лицо и чуть не расхохотался.
Монахи сгрудились, рассматривая икону.
Потом подошли все вместе к сосне, запели молитву.
Снова раздались звуки падающих тел — видимо, опять начались поклоны.
Потом заскрипел снег: монахи поспешно удалились.
В лесу заметно потемнело, солнце уже почти скрылось.
Петруха, как бельчонок, высунулся из дупла, огляделся — никого.
Заслонил дыру корой. Прицелился, ухватился за сук, перелез по нему на соседнюю сосну, спустился на снег.
Нацепил дощечки от бочек на лапти, прикрутил их жилками, побежал обгонять монахов.
Когда монахи входили в монастырь, Петруха уже как ни в чём не бывало сидел на крыльце богомазни и растирал краски.
— Будь благословен, отрок! — положил Петрухе на голову руку пузатый монах.
— Буду, — сказал Петруха послушно.
Поваренный старец посмотрел удивлённо, снял руку с Петрухиных вихров и пошел к отцу игумену.
Петруха с сожалением смотрел на служек, продолжавших копошиться вокруг длинного ряда саней.
На ночь глядя заглянули к богомазу два инока с братиной браги, заговорились допоздна.
— Святой старец наш ни о чём, кроме дуплянского чуда, говорить ныне не может, — сказал один из иноков. — Сам завтра отправляется к той сосне.
…Назавтра Петруха уселся в дупло задолго до вечерней зари. Сидел смирно, всё прикидывал, как на игуменские вопросы отвечать.
Белка присела возле дупла, покрутила головой, поцарапала лапой кору, вздрогнула, исчезла.
Ещё какой-то зверь или птица копошились рядом, потом всё затихло.
Что внизу делается, видно Петрухе было плохо. А большую дыру для глаз он делать боялся. Хватит и той, что для рта.
Игумен прибыл на санях, — слышно было фырканье коней, скрип полозьев.
Как и в прошлый раз, к сосне близко никто не подходил. Монахи осмотрели все следы, ничего подозрительного не приметили.
— Солнце заходит, — почтительно произнёс кто-то.
Затем молодой и звонкий голос, видимо повторяя слова игумена, задал вопрос:
— Скажи, чудо, даст ли великий князь нам в дар земли Мглинского уезда?
— Если будет на то воля божья, — пробасил Петруха: точно так, как он помнил, отвечали попы на всякие каверзные вопросы.
— Скажи, чудо дуплянское, — вопрошал всё тот же задорный голос игуменского служки, — вор ли тот скоморох, что сидит у нас в башне?
— Невинного вором нарекли, — ответило дупло.
— А когда идти обозу с податями государевыми во стольный град? В прошлую зиму лиходеи обоз наш в лесу разграбили, заново подати собирать пришлось.
— Благословен будет путь послезавтра поутру! — провещало «чудо».
— Сколько новых поселенцев придёт на земли нашей обители? — послышался новый вопрос.
Петруха молчал. Какие поселенцы? Сколько их может быть?
Дупло ответило заливчатой соловьиной трелью.
— Заря кончается, — проговорил кто-то.
Монахи запели молитву.
Петрухе видно было, как солнце золотым куполом стоит над верхушками леса, как оно склоняется всё ниже, ниже…
В лесу сразу после захода солнца стало мрачно. Заскрипели полозья, раздалось топанье многих ног — братия заторопилась в монастырь.
На этот раз Петрухе не удалось обогнать едущего на санях игумена, пришлось ему пережидать в лесочке, пока монахи не разбредутся по своим кельям.
Поутру повели скомороха к игумену.
Петруха спрятался, чтобы скоморох его не приметил, — вдруг покажет, что они знают друг друга?
Но, как того Петруха и ждал, скомороха не отпустили на все четыре стороны, а снова отвели в холодную башенную келью.
Когда об этом случае Петруха заговорил с богомазом, тот пошевелил соломенными усами, ответил коротко:
— Гудошник этот — вор. Не впервой ему на правёж идти.
Петруха решил не возражать — пусть думают кто что хочет. Он-то знает правду!
А на вечерней заре пришлось снова бежать в бор, лезть в дупло: а вдруг кто-нибудь придёт к «чуду»?
Несколько монахов явились к сосне. Задавали непонятные вопросы — о каких-то деньгах, о монастырских делах.
Дупло отвечало невразумительно:
— Бум-м-м!
Или:
— Если будет на то воля господня!
Время от времени пело по-соловьиному.
Монахи были довольны: «чудо» ими не брезговало, разговаривало.
На вопрос о виновности скомороха Петька уже в третий раз ответил:
— Невинного вором нарекли…
