земного, только изредка — раза два в неделю — выпивает один по целой братине вина заморского.
Так, в разговорах, незаметно пролетело время. Солнце скатилось к краю снежной равнины, небо на востоке потемнело. Показалось большое село.
Обоз остановился на ночлег.
Начали заводить возы во дворы, распрягать лошадей, задавать им корм.
Когда возчики управились со своими делами, то уже было темно.
Петруха так старательно помогал Луке, что даже остался в конюшне чистить лошадей.
Вошёл он в избу последним. Тускло светила лучина. Хозяева — старик и старуха — вместе с тремя возчиками сидели за столом, вечеряли. Большая глиняная миска стояла посреди стола, и все чинно, запуская в неё ложки, черпали луковую похлёбку.
Даже в сенях, где Петруха отряхивал свой зипун, было слышно аппетитное хлюпанье деревянных ложек и чавканье жующих ртов.
— Ну, старуха, — сказал хозяин жене, — вынимай пироги с рыбой, корми гостей дорогих.
— Уж не взыщите, — поклонилась хозяйка, — пироги-то вчерашние, сегодня не пекла ничегошеньки…
— Где там мой Петька-богомаз? — спросил Лука. — Нужно ему похлёбки и пирогов оставить.
— Разве ж слыхано, чтоб богомазы похлёбку лукову и пироги с рыбой ели? — ухмыльнулся широкоплечий возчик-бородач. — Они этого не едят, мне доподлинно известно.
— Да откуда ты знаешь? — удивился Лука.
— Я с ними, с богомазами, в родстве, — подмигнул бородач. — Ложки да миски расписываю. Ежели богомаза пирогами рыбными накормить — с ним корчи делаются.
И бородач принялся вышаривать в миске остатки.
Петруха чуть не охнул: очень уж ему хотелось похлёбки да пирогов, ведь с утра крошки во рту не было!
А бородач ел да хохотал, был очень доволен своей шуткой. Затем вместе с хозяином и вторым возчиком принялся за пироги.
Лука подумал-подумал и тоже приналёг на еду.
Петруха нарочно вошёл в горницу тогда, когда уже пироги кончились.
Хозяйка, сочувственно вздыхая, дала ему три крутых яйца и ломоть хлеба.
Как бы невзначай, неприметно для других, Петруха смахнул со стола в подол рубахи рыбьи кости — пироговые остатки.
Возчики начали ложиться спать. Поговорили о том, о сём. Вспомнили про «дуплянское чудо», которое по-соловьиному и по-человечьи говорило, заодно и другие не менее чудесные дела не забыли.
Бородач-шутник вышел в конюшню — лошадей посмотреть.
Петруха спросил Луку:
— Дяденька, а кто этот бородатый?
— Наш мужик. Почитай, лет пять вместе ездим, — ответил Лука и усмехнулся. — Ближняя родня — на одном плетне рубахи сушили!
— Я его в монастыре видел, у лекаря, старца Евстафия, — равнодушно произнёс Петруха. — Слышал, хворь у него какая-то странная. Бывает, по ночам бешенство нападает. Избу разносит в беспамятстве.
— Что-то вроде не слыхивал я про такое, — недоверчиво покачал головой второй возчик.
— Мне старец Евстафий сказал, что сия болезнь — хворь тайная, — грустно продолжал Петруха. — Потому — нечистое дело… Бес в нём бродит.
— Господи, господи, господи! — озабоченно заворочался на печке хозяин.
— Как же она, хворь эта бесовская, на него нападает? — встревожилась хозяйка. — Сразу или помалу?
— Нет, не сразу, — ответил Петруха. — Сказывал лекарь Евстафий моему мастеру богомазу, что иной раз даже узнать можно наперёд, когда хворь эта из человека выходить будет.
— Ох, скажи ты нам про это, человек хороший! — испуганно попросила старуха. — Ведь ежели он нам избу-то разнесёт, новой нам не поставить, старые мы…
— Как только начнёт он ночью с себя рыбьи кости обирать да ругаться, — сказал Петруха, — так хватайте его и вяжите. До утра связанный пролежит, а там уж и отойдёт, хворь с него сама соскочит, бес в покое оставит.
— Уж вы помогите нам, родные! — слёзно молвил старик, обращаясь к возчикам. — Мы-то со старухой с ним никак не справимся, с болезным-то…
— Поможем, — ответил Лука. — Отчего не помочь. Потом-то он сам в ножки нам поклонится, когда хворь отойдёт… Господи, какие только напасти не случаются!
— Может, напраслина это всё? — усомнился второй возчик. — Может, оболгал его отец Евстафий?
— Что ты, что ты! — замахал руками старик. — Такие-то слова про святого старца!..
— Чего зря спор заводить, — сказал Петруха, — сегодня авось ночь тихо пройдёт.
— Пусть хворый под печку ляжет, — попросил старик, — мне так будет сподручнее…
Так и сделали: бородачу оставили место возле печки, а Петруху положили рядом.
— Я сплю чутко, — сказал Петруха, — услышу — хворь идёт, разбужу…
Пришёл из конюшни бородач, не замечая настороженных взглядов, разделся, лёг и тотчас же заснул.
Лучина в светце догорела, потлела ещё немного, погасла. Петруха бросил несколько рыбных косточек на лицо спящего бородача.
Тот шевельнулся, засопел.
Петруха кольнул щеку спящего косточкой.
Бородач ойкнул, вскинулся, сел.
— Чёрт, полная борода костей… — сказал он. — Колются, спать невмочь.
На печке встревоженно завозились хозяева.
Бородач снова лёг, подложил поудобнее шапку под голову, начал похрапывать.
— Фу, бесовские штуки! — вдруг вскочил он снова. — Кто тут костей насеял?
— Помогите, люди добрые! — истошно закричал хозяин и свалился с печки прямо на бородача.
Петруха мигом растолкал Луку и второго возчика.
Те сразу же оказались вовлечёнными в свалку.
Старуха запалила лучину, и клубок из четырёх тел начал понемногу раскручиваться.
Бородач оказался прижатым к полу, а хозяин принялся старательно связывать «хворого» по рукам и ногам.
Поняв, что ему одному с тремя не справиться, возчик покорно лежал, задрав к потолку большую бороду.
Когда хозяин, довольный своей работой, поднялся с колен, Лука отпустил шею бородача, и тот наконец смог спросить:
— За что, люди добрые?
— Хворь на тебя, мил человек, напала, — проговорила со вздохом хозяйка.
— Прости, гостюшко, — поклонился связанному хозяин, — только для тебя же лучше. Бес в тебе бродит. К утру отойдёшь и дальше поедешь.
— Не ведал я, кум, — сказал Лука, — что хворый ты.
— Да не хворый я! — взмолился бородач.
— А малец богомазов, — кивнул на Петруху второй возчик, — говорит, что хворый.
— Ты? — растерянно спросил бородач Петруху.
— Я, — ответил Петруха.
— Значит, бес во мне бродит? — грозно произнёс связанный.
— Вестимо, — согласился Петруха. — Разве здоровый человек такое может сказать, что я пирогов и похлёбки не ем?
Бородач обалдело посмотрел на Петруху и захохотал так, что изба ходуном заходила.
