С этим все согласились и один за другим, поглядывая в чернильную тьму назади, стали рассказывать о своих больных местах. (Рассказ Марахина Тимофея о прапорщике Иннокентии Иннокентьевиче Попове — комическое повторение: «Марахин, дай мне орешков» и т. п. Трагическое: «Марахин, сдирай погоны!» Личность идеального, умеренного скромного офицера в представлении Марахина). Как взводный разделил офицера и вестового, снаряд попал в него, а офицер и вестовой живы остались, и если не вестовой… и т. д.
Гора. Мы выходим. К нам присоединяются сзади Агафон, и его рассказ о шинелях. Марахин может комментировать, ловить его на словах и доказать, что он убил.
(Расспросить Марахина про полковника и его дочь.)
Материалы к изображению переворота вестовым Марахиным. По ту сторону Дуная в рупор крикнули: «Керенского сменили, братушки, к новому году война кончится». Вечером в блиндаже у нас позвонили: «Керенского сменили». Поручик Соколовский поссорился с конными разведчиками: у него земля была, а разведчики ему высказали, что землю у него отнимут и погоны сдерут. Он пришел к нам, говорит: «Сейчас я пойду в офицер, собрание,
А полковник переоделся и на корабль. Жену взял под руку и вестовому велел под руку дочь взять. Вестовой-то был хреновый, рябенький. Совестно ему было, страсть! — ведь она была в шляпе!., но взял и пошел женихом. А прощаться велел так: когда он сядет на корабль, то крикнет ему: «До свидания, товарищ!» Так и сделали, полковник сел на корабль, а вестовой ему: «До свидания, товарищ!»
Иннокентий Иннокентьевич 8-ми лет после отца и матери остался и 2-х лет до инженера не дошел, взяли на войну.
Никогда не гулял, не пил, не курил, только любил очень семечки и орехи. Вот, бывало, накуплю ему и в сундук, чтобы никто не видел, ведь расхватают! А когда все уйдут, достану ему орехов: «Ваше благородие, говорю, вот я вам принес». Он ест орехи, смотрит на меня: «А ты чего, Марахин, такой невеселый, не тужи, как-нибудь выберемся, увидишь своих».
Принесу ему суп из Собрания: «Марахин, садись со мной есть!» Отказываюсь. А он: «Марахин, я тебе говорю, ешь, ты не будешь, и я так не могу один, садись!» Ну, сижу и из одной тарелки едим.
Лежали в окопе, прапорщик и я рядом: вместе, говорит, помрем. Взводный приходит и говорит мне: «Подвинься». Я подвинулся, и он лег между нами. Вдруг ударило — раз! Землю перед ним вскинуло! В другой раз ударило, посыпался горох сзади нас. В третий раз как ударило, как подымется земля, оглушило меня. Пришел в себя, поднимаюсь, начальник, слышу: «Марахин, ты жив?» — «Жив, — говорю, — ваше благородие». А взводный лежит, и шинель у него сверху изорвана. «Марахин, — говорит начальник, — вот как вышло-то: а не разлучи он нас, обоим бы нам досталось, как ему».
Еще случай: атака, ударило, память отшибло. Поднялся ночью, прихожу. «Марахин! — ты жив?»
Марахина изображать, как беззаветно преданного и любящего, но не забыть, что деньги свои этот ротный отдавал ему на хранение, и под конец они как-то остались у Марахина, и он их положил на книжку, а потом книжку аннулировали. (Агафон может попрекнуть Марахина, это он украл деньги. А Марахин, что он убил командира); вот в этом и будет правда: Марахины готовы жизнь отдать за командира, а денежки его припасут и, припертый, он может ответить: «Ну что ж, если и так, взял, так это что, деньги тьфу! Живой о живом думает, у него только сестра, а у меня восемь человек».
Агафон сумрачный, туповатый, лысина у него во всю голову, и от этого похож на Сократа и еще умней даже: лоб выше, прямой башней подымается. Какие-нибудь примеры тупости и упрямства, какой-нибудь спор и, хотя явно глупо, Агафон настаивает и остается при своем мнении (напр., о погоде, или электричестве, или что на облаках не от паровоза отсвет, а северное сияние и т. п.). Весь как бочонок сбит с лишним обручем, чтобы во веки веков не рассохся.
Трудная жизнь: три года на действительной, четыре на войне германской и два в красной армии. Его рассказ: сначала объявили, что Н. отказался от царства. Потом объявили, что царем будет Михаил. В третий раз выстроили и объявили, что солдаты и офицеры на равном положении и все товарищи. После того полковник сломал шпагу. Стали догадываться, веселеть, разговоры пошли. Одного понять не могли, для чего полковник шпагу сломал. Но вскоре приехали делегаты и все объяснили. Тогда солдаты согласились и «перемундировали полк». «Что значит?» — «Перестреляли офицеров». — «Всех?» — «Всех». — «А полковник?» — «Его закололи. Ему пуля в правую руку попала, он взял и левой рукой перекрестился. Тут подошли и штыком прикололи… обмерз, поставили, папиросу в рот дали».
— Всех закололи, как это понять, за что же?
— Отмщение, мучили нас. Были в Карпатах, сидели в шинелях всю зиму и мерзли, а у них, оказалось, полушубки лежали.
— Почему их не выдали?
— Потому что нас мучить хотели. А когда пришла весна, полушубки выдали.
— Зачем?
— Чтобы нас мучить, чтобы носили в теплое время.
(Может быть, сделать его просто глупо-тупо-злым-серым — с большим лбом —
Трубецкой хорошо понимает тончайшие поэтические произведения, но когда Петя вчера ему сказал, что он проходит анатомию животных на своих охотничьих курсах, спросил: «Зачем это охотнику слушать профессоров?» И когда Петя объяснил, и я объяснял долго, не мог понять и все повторял: «Известно, что профессора все врут, так зачем же их слушать». Притом все это без толстовства, а по исключительному своему офицерскому невежеству. Много бывает таких женщин, но с них не спрашивается, а у мужчины с очень тонкой душой так поражает дикое отношение к науке. Это остаток аристократического воспитания с презрением к науке.
Все решительно, даже те, кто боролся в революцию против привилегированного сословия с яростью, называют Трубецкого «князем». Он высказывался, что принимает титул в смысле «барона» из «Дна» Максима Горького. Но это неправда, его называют по чувству симпатии и его необычайной простоте, выражая этим: «Хотя у нас и нет князей, а вот тебя за твою простоту будем называть князем».
Мастер создает вещи и так объясняется со множеством людей, потому что хотя и немного, но каждый почти в силу своего разума и вкуса в них что-нибудь понимает. Но есть люди, которые пытаются объясниться с другими не посредством сотворенных вещей, а прямо «по духу». Все такого рода попытки кончаются или словесным блудом, или бессловесным радением.
Стыд.
Мастер-творец, кажется, потому и создает вещи, что ему стыдно и невозможно выйти к людям, стать рассказчиком: десять поймут и девяносто загогочут. Создавая же вещь, мастер ею закрывается от
