просительницей:
— Ты видела Ладу? Говорила? Что она тебе сказала?
— Сама по радуге поднимись, там и узнаешь, — огрызнулась на нее Зимава.
«Безответная, безответная, безответная» — продолжал пульсировать в ее разуме приговор богини. Она клялась в верности без любви — и теперь ее врата для Зимавы закрыты.
Но разве она виновата в том, что назвала мужем единственного из возможных? Виновата в том, что чуть не осталась в старых девах? Виновата в том, что оказалась в юности с малыми сестрами на руках? Почему Лада решила ее столь жестоко за все покарать?
— Ну и пусть, — упрямо выдохнула она, уже входя в город. — И так обойдусь. Без любви, так хоть в роскоши!
После этого решения мысли Зимавы перескочили на более мирские заботы — вспомнив про квашню и обещанные лешему пироги, она ускорила шаг, еще раз припоминая, что и как долго нужно раскатывать, как укладывать и защипывать начинку, сколько выпекать. Уже слыша мерный стук, девушка нырнула в калитку, но вместо потного и мускулистого мужа с тяжелым колуном увидела Плену на веревочных качелях. Девочка стучалась краем сиденья о ножки яслей, но ее это ничуть не беспокоило.
— А Лесослав где? — спросила Зимава.
— Его еще с утра холоп боярина Валуя в детинец позвал, с броней и оружием, — ответила с крыльца Чаруша. — В поход они ратный уходят. Вот ныне же и отплыли. Дядя Лесослав велел тебе за него кланяться и пожелания добрые передать. Дабы не сердилась, коли что не так меж вами случалось. Это он о чем?
Сердце Зимавы резко сжалось и замерло. Девушка вспомнила пророчество лешего, сказанное еще при первой их встрече: что будет он жить среди смертных недолго и оставит ее богатой вдовой.
Однако она не была готова вот так вдруг, резко, лишиться человека, на которого только-только начала привыкать опираться. Пусть неласкового, странного и холодного — но готового в любой миг помочь, поднять, перенести, обустроить, заботящегося об их благополучии. Согласного всегда быть рядом. Любимый-нелюбимый — но она не хотела снова остаться одна!
— Не забирай его, Лада, молю, — прошептала девушка, пугаясь возникшей в душе пустоты. — Верни, я согласна на все!
ВОИН СВАРОГА
То, что его сорвали с места столь внезапно, Ротгкхона ничуть не удивило. На войне внезапность всегда и везде играет решающую роль, и ни один здравомыслящий воевода не станет заранее осведомлять простых ратников о будущем походе — если не желает, конечно, чтобы о том прослышал противник. Условия своего договора вербовщик исполнил: примчался по первому зову, имея с собой припасов на два десятка дней, броню и оружие. Остальное было заботой княжеской, а не дружины.
Приятным сюрпризом оказалось то, что он оказался в судовой рати под командой боярина Валуя. Тот явно признал в новике друга, а значит — поможет вербовщику в его планах.
В поход отправилось больше пятнадцати ладей и пять ушкуев. Считая по полста бойцов на ладью и два десятка на ушкуй — Муром бросил на войну почти все свои силы, восемь с половиной сотен воинов. Значит, ставки были высоки, и у каждого дружинника появились неплохие шансы отличиться. И самые большие — у сотни боярина Валуя, сразу вырвавшегося вперед на стремительных ушкуях.
Вниз по Оке передовой отряд шел под парусами. Незадолго до заката он добрался до полноводного Итиля, повернул на юг и пристал к берегу. Здесь дружинники переночевали, не разводя костров, а с первыми лучами снова покатились вниз по течению. Около полудня, миновав заболоченное устье широкой реки, боярин Валуй высадился с полусотней ратников и дальше вверх по течению отправился вдоль берега пешком. В число избранных им бойцов попал и Ротгкхон. А кроме того — хорошо знакомый вербовщику, молодой волхв Избор, все оружие которого составляли два ножа да легкая котомка.
Свою полусотню молодой воевода быстро не гнал, берег силы, а где-то часа за два до заката объявил привал.
— Костров не разводить, — опять распорядился боярин, — кто голоден, подкрепитесь пирогами с водой. Да токмо не забывайте, что ночью сеча случиться может.
— Ну, с пустым брюхом драться — оно легче, — вытянулся на траве недалеко от командира Ротгкхон. — Но только если уверен, что на новый день отдохнуть получится. Иначе, если придется бегать до заката, лучше все-таки подкрепиться.
— Не придется, — пообещал боярин. — До кордона булгарского немногим более версты осталось. Нам надобно так сделать, чтобы они сигнала в Ондузу не подали о приближении дружины муромской. И времени на сё токмо от заката и до рассвета. Ночью от их стараний толку мало, огня на гаком расстоянии за лесами не разглядеть, дыма в темноте не увидишь. Утром же небо над их кордоном должно быть чистым.
— Людей там много, на кордоне?
— Десятка два, не более, — ответил один из дружинников. — Коли врасплох застать, то пока караульный тревогу поднимет, пока они за оружие схватятся и из людской наружу выскочат — в нижний двор мы всяко запрыгнуть успеем. Сигнальный костер там завсегда сложен. Так что не запалят.
— На караульного я дрему напущу, по ветру, — пообещал юный волхв. — Коли тихо заберетесь, весь кордон спящими повяжете.
— Так оно, конечно, проще, — согласился ратник. — Токмо все едино шесты на подходе надобно срубить. Ворота они нам всяко сами не откроют.
— Шесты! — спохватился боярин. — Богоня, Ярун, срубите пять стволиков на шесты, а то ночью звук уж очень далеко разносится.
К сумеркам небо затянуло плотной пеленой облаков. Чтобы не оказаться ночью в непроглядной темноте, Избор провел обряд зачитки на травы и воды, принеся дары Похвисту и призвав его в помощь. Вскоре налетевший ветер раздул тучи, дав шанс звездам и яркому полумесяцу подсветить землю. Ратники приободрились, снялись со стоянки, сперва добравшись до соснового бора, а потом уже по нему быстро двинулись в нужном направлении. Шли уверенно, без колебаний — скорее всего, воины бывали здесь уже не раз и в проводниках не нуждались. Примерно через час дружинники свернули обратно к реке и вскоре затаились за густыми зарослями бузины.
Наверное, со стороны булгар было неразумно оставлять подобное укрытие на подступах к заставе, но пространство на добрых три сотни шагов вокруг крепостицы было не только начисто вырублено, но и выкошено, так что борьба с кустами на большем расстоянии сторожам могла показаться уже сильным перебором.
— Сейчас, сейчас, — скинул котомку молодой волхв, достал коробочку из навощенной березовой коры, открыл, нараспев забормотал: — За высоким лесом, под густой травой лежит-спит черен-могуч камень. Не видит камень света белого, не слышит камень песен птичьих, не касаются камня быстрые ветра, не мочит камень холодный дождь. Спит черен камень непробудным сном, мертвым сном, вечным сном. Доберись, медуниц-трава, до черного камня, забери, медуниц-трава, его мертвый сон, подними, медуниц-трава, этот сон в свой цветок, отдай, медуниц-трава, его сон бодрому человеку…
Избор высыпал изрядную горсть порошка себе на ладонь и сдул в сторону бревенчатого дома, поставленного на холм с крутыми глинистыми склонами:
— Забери, ветер, медуниц-траву, отнеси ее в открытые очи, навей в широкие ноздри, положи на горячие губы…
— Что теперь? — шепотом спросил боярин.
— Чуток переждать надобно, пока заговор подействует, — так же тихо ответил волхв.
Но тут внезапно на кордоне послышался какой-то треск, громко загоготали гуси, заорал петух, заржали кони.
— Что это? — вскочив во весь рост, громким шепотом спросил боярин Валуй.
— Видать… Видать, заговор там был защитный… От колдовства… — растерянно ответил волхв. — Или амулеты защитные, али полынь…
— Проклятье! — не дослушал его боярин и решительно рявкнул: — Вперед!!!
