– Эти «мискитос» на самом деле исповедуют первобытные культы. Учебник, который я для них написал, такое же оружие, как «калашников». Только стреляет не в людей, а в невежество. – Сесар увлекся рассказом, готовя Белосельцева к завтрашнему рейду. А тот рассеянно слушал, из одной только любезности к Сесару, сознавая, что эти знания теперь не пригодятся ему. Завтра самолет, нудно жужжа моторами, унесет Сесара через Кордильеры, но уже без него. А ему теперь уготованы другие видения. Зимняя деревня, засыпанная снегом по крыши. Утром в черных окнах, в полукруглых печных проемах жарко краснеют дрова, и под ними розовеют сугробы. А ночью в голубых полях белоснежно светит луна, и пышные дымы, не колеблясь, тянутся в темное небо. Они с Валентиной выходят к колодцу, вытаскивают из гулкой глубины литые звонкие ведра, ставят на наледь. Смотрят, как плещутся в ведрах яркие осколки луны. Там теперь его жизнь, его будущее.
– Именно в сельве, на Атлантик кост, – продолжал Сесар, не замечая его рассеянного взгляда, – началось контрреволюционное восстание «мискитос», стоящее индейцам обильной крови, отнимающее у революции множество жизней. Пасторы, управляемые из североамериканских центров, подстрекают индейцев к мятежу, провозглашают отделение от Манагуа. Целые селения снимаются с места, уходят в Гондурас, где молодых индейцев помещают в военные лагеря, обучают стрельбе и минированию, сводят в вооруженные группы. На каноэ, по Рио-Коко, по бесчисленным протокам и рекам, приплывают в Никарагуа, маскируются, уходят от погони. Нападают на патрули, на идущие по дорогам машины, взрывают мосты и причалы. Там, среди недоступных болот, на песчаной гряде, создана секретная база, куда из Гондураса должно переправиться контрреволюционное «правительство в изгнании», которое будет признано врагами Никарагуа. Войска сандинистов охотятся за мятежниками, ищут секретную базу, тонут в болотах, теряют бойцов. Ведут изнурительную, на топях и реках, борьбу, картины которой нужно заснять.
Скажу по секрету, Виктор, мы сможем принять участие в захвате секретной базы. Туда не пускают даже наших военных журналистов, но тебе открыт доступ. – Сесар держал над картой смуглые сильные пальцы. Где-то под этими пальцами, задыхаясь от зноя, сдирая с автоматов тину, двигалась сандинистская рота, и сержант, чей портрет никогда не отснимет Белосельцев, брел по пояс в воде, расчесывая в кровь искусанное комарами лицо.
Белосельцев кивал, делал вид, что рад открывшейся уникальной возможности. А сам думал, как вечером, когда красное солнце сядет за черные морозные елки, он подъедет к избе, скинет широкие, похожие на лодки лыжи, пройдет по хрустящему ледяному крыльцу, поставит в угол ружье, кинет затверделую тушку зайца, и с порога пахнет на него дух натопленой, обжитой избы, горячая беленая печь, и она, его Валя, обратит на него свое милое, простоволосое лицо, и на валенках его станет таять ломтик лесного снега.
За окном засигналил автомобиль. Кудрявый молодой водитель, опустив стекло, махал из машины.
– До вечера, Виктор, – заторопился Сесар. – Рассказ продолжу вечером и завтра, в самолете.
Оставшись один, Белосельцев уселся за маленький письменный стол, освободив его от бумаг, пишущей машинки, керамического светильника с маслом, поставленного на случай, если погаснет электричество. Достал путевые блокноты, испещренные ему одному понятными знаками, его «тайнописью», с помощью которой стенографировал путевые впечатления. На чистом листе бумаги, используя особый «информационный» язык, экономный и чуть жестяной, с обилием сложноподчиненных предложений, стал писать агентурное донесение о результатах поездки, где сообщал о танкоопасном, плохо защищенном направлении на панамериканском шоссе от Гуасауле к Манагуа. О деревянных макетах установок залпового огня, над которыми в разведывательных целях пролетают «Т-18». О слабой береговой обороне в районе Коринто, где под угрозой находятся стратегические запасы горючего. О схватках в заливе Фонсека, которые могут послужить провокацией, вовлекающей в конфликт военные корабли США. О методах переброски оружия в Сальвадор в пограничном Сан-Педро-дель-Норте и о возможном вторжении с севера, ставящем целью перекрытие каналов поставки.
Недавние зрелища, величественные картины природы, людские страсти, их смерти и победные клики облекались в сухие, лишенные сока и цвета фразы, чуть дребезжащие, как тонкая жесть, в которую он завертывал драгоценную развединформацию. Делал это умело и с удовольствием, думая, что это последняя в его жизни сводка и ему больше не пригодится ходульный «информационный» язык, «тайнопись», похожая на ассирийскую письменность из глиняных табличек Хаммурапи.
Кончил работать, вложил исписанный листок в аккуратную кожаную папочку, с какой являются на совещания. Запер виллу, положив ключ под условленный камень. Щурясь на яркие желтые цветы, источающие душный, как скипидар, аромат, пошел к машине и поехал в посольство.
В посольстве он столкнулся с культурным атташе Курбатовым, который, уже не видя в Белосельцеве обременительную обузу, дружески с ним раскланялся.
– Завидую вам, Виктор Андреевич, – качал головой Курбатов, выслушав беглый рассказ Белосельцева о поездке на север. – Столько сразу увидели. Год здесь работаю, а за пределы Манагуа не выезжал. Каждый день рутинные хлопоты. То делегация, то выставка, то какой-нибудь писатель приедет, то их студентов в Москву отправляй. Сейчас, не поверите, ночи не сплю от заботы. Сюда на гастроли приезжает наш цирк. В Мексике гастролировали, а теперь – в Никарагуа. Проблема – где устроить слона. Как обеспечить животному нормальное питание. Циркачи телеграммой сообщили его рацион. Столько-то белков, столько-то углеводов. А откуда я знаю, сколько где углеводов.
– Видимо, они полагают, что атташе по культуре все должен знать, – посочувствовал Белосельцев.
– Да, но слоновью гастрономию я не изучал, – раздраженно возразил атташе и исчез.
Белосельцев нашел кабинет полковника Широкова, резидента. Помощнику, работавшему над бумагами в тихом шелесте кондиционера, сообщил свое имя, желание увидеть полковника.
– Там совещание, – сухо и недоверчиво ответил помощник, рассматривая Белосельцева, словно сверял его образ с невидимой, хранимой в памяти картотекой. Дверь в кабинет отворилась, и хозяин, с сигаретой, в легкой рубахе, возник на пороге.
– Николай, приготовь машину на 13.00, – сказал помощнику. Увидел Белосельцева, узнал, шагнул из кабинета, пожал крепко руку. – Мне сообщили, что вы прибыли.
– Пришел представиться. Узнать, когда вы мне уделите время.
– Весь день страшно занят. Приходите сюда в 22.00, если это для вас не поздно. Будет тихо, безлюдно, поговорим обо всем. – Серые глаза полковника смотрели устало. Подстриженные виски были серыми, на лице лежали серые тени, как грим усталости.
– Я хотел бы вам передать. – Белосельцев протянул папку с отчетом. – Приду в назначенное время.
Повернулся, не прощаясь, успев разглядеть в кабинете край стола и сидящих двух никарагуанцев, чьи смуглые лица и похожие седоватые головы плавали в табачном дыму.
Из посольства через город он поехал в район Линда Виста, к знакомой вилле, и через охранника вызвал Валентину. Она появилась быстро, словно ждала его. Приближалась по дорожке, глядя себе под ноги, и лишь, подойдя, подняла свежее, яркое лицо все с тем же, как и утром, наивно-верящим взглядом.
– Не передумал? – спросила она. Он испытал к ней нежность, обожание, найдя в ней сходство с обеспокоенной птицей, присевшей на ветку и не уверенной в ее прочности. Этой веткой был он сам, его решение изменить весь ход своей жизни, вовлечь в эту измененную жизнь и ее.
– Не передумал, – тихо смеялся он, подводя ее к «Фиату». – Едем в «Аэрофлот».
В агентстве «Аэрофлота» немолодая миловидная служащая сказала, что очередной самолет улетает на Москву через два дня, билеты проданы, но не все выкуплены и, как всегда, случаются отказы. Она посоветовала им забронировать места и через день прийти и купить невостребованные билеты. Так они и поступили – забронировали два билета, веря в удачу и радуясь обстановке маленького уютного агентства, где неуловимо воспроизводилась атмосфера желанной Родины. Большим плакатом с серебристым аэробусом «Ил», летящим над Красной площадью. Русским языком говорящего по телефону работника, который кого-то сердито отчитывал. Видом самой беловолосой, незагорелой служащей, которая тут же, за стойкой, кипятила хромированный чайник.
– Через два дня мы с тобой в Москве, – сказал он, обнимая ее в машине. – На что нам потратить оставшееся время? Ну конечно, на развлечения!
Они ехали по жаркому городу, казавшемуся засвеченным непрерывной белой вспышкой. Остановились в баре, пили пепси со льдом. Ели цветные фунтики карамельного, слишком приторного мороженого.
