которая может принимать любые обличья. Стать зеленой волной океана. Или прозрачной, посвистывающей на ветру сосной. Или перламутровой раковиной в ладонях черного мальчика. Или краем золотистого, с фиолетовыми цветами платья, овевающего ноги бредущей по берегу африканки. Или сладкой вишней, которую берет в свои мягкие, оленьи губы Мария.
Мысль о Марии взволновала его. Он взял горсть песку, сыпал себе на грудь, чувствуя бархатную нежность песчинок, превращенный на мгновение в песочные часы с перетекающим из ладони в грудь временем.
Он лежал среди ветра, свистящего в длинных иглах, засыпаемый песком, покрываемый тончайшим слоем океанской соли. По плечу его, как по камню, полз зеленый цепкий жучок. Он казался себе почти неживым. Хотелось остаться здесь навсегда, погребенным в песках, уйти без следа в волнистую дюну. Безболезненно, гармонично перейти в неживую природу.
В соснах раздались голоса. На берег, неся свернутый рулоном парус, весла и снасти, вышли голоногие худые рыбаки. Прошли совсем близко от его головы, на него не глядя, оставляя твердыми пятками лунки в песке.
Он оглянулся. По песку в развевающейся расстегнутой рубахе приближался к нему Соломао.
– Увидел твою машину и понял, ты где-то рядом… – Соломао был встревожен. Лицо его казалось сумрачным, темнее обычного, словно под коричневую кожу добавили фиолетовый, чернильный пигмент. – Ты виделся сегодня с Маквилленом?
– Он куда-то уехал. Не удалось побеседовать.
– Интересно куда. Мы не поставили за ним наблюдение.
– Что случилось?
Соломао сел на песок, скинул туфли, вытряхивая из них песчинки. Его лицо было раздраженным, болезненным, и он колебался, открыть ли Белосельцеву причину своей тревоги.
– Что стряслось? – повторил Белосельцев.
– Вчера в Ресано-Гарсиа мы сняли с поезда двух агентов ЮАР. Всю ночь шли допросы. Они показали, что в среде активистов Африканского конгресса есть предатель. Он информирует врага о предстоящих боевых операциях, называет имена исполнителей, явки, склады с оружием. Многие из-за него провалились. Агенты сообщили, что готовится атака командос на базы конгресса здесь, в Мапуту. Создано спецподразделение. Предатель помогает врагу готовить нападение.
– Удалось узнать его имя?
– Это Чико.
Известие ошеломило Белосельцева. Чико, темнолицый красавец с литыми круглыми мускулами, отважный боец, раненный при атаке на полицейский пост, всегда в работе, излучающий силу, бодрость, мужественный стоицизм, Чико – предатель. Тайным каналом переправляет через границу сведения о партизанских группах, о поставках оружия. Его товарищей хватают на явках, подстреливают на подходах к объектам, пытают, жгут током, вырывают признания, а потом казнят или кидают на годы в каменные мешки Робин-Айленда. И мгновенный страх за Марию, живущую на вилле в Матолла, куда нацелен удар командос, доверяющую Чико, как другу.
– Это надо проверить сто раз, – сказал Белосельцев. – Возможна дезинформация.
– Проверяем. Связались со службой безопасности конгресса. Есть сведения, что Чико несколько раз тайно встречался с Маквилленом.
– Все это подлежит скрупулезной проверке.
– Вчера Чико отправил очередную группу в ЮАР. Быть может, на верную смерть.
Лицо Соломао казалось фиолетово-черным. И такая же фиолетово-темная тень легла на океан в предвестии шторма. Парусные лодки стали приближаться к берегу, торопились укрыться от бури.
Они встали, пошли к машинам.
– Завтра отбываем в Софалу. Если можно, еще раз пощупай Маквиллена, – сказал Соломао.
Вечером он отправился в кинотеатр «Олимпия», где давал представление чернокожий ансамбль Южной Африки «Амандла». Не сумел завести машину, у которой отсырело зажигание. Схватил такси и скоро оказался перед кинотеатром, на ночной улице, где в латунных отсветах рекламы клубилась толпа. Ветер рвал в высоте косматые листья пальмы, предвещая ливень. Белосельцев двигался в плотном, праздничном бурлении, вглядываясь в мужские и женские лица, с тревогой ожидая увидеть Марию и Чико. Люди вокруг улыбались, целовались, пожимали друг другу руки. Явились не просто на концерт, желая развлечься. Пришли увидеть друг друга, вместе пережить свое изгнание, свое единение. Так приходят на митинг и политический праздник единомышленники и борцы.
– Здравствуйте, Виктор! – услышал он.
Чико, улыбающийся, в красной, перетянутой шнурками футболке, окликнул его. Рядом была Мария, в просторной сиреневой юбке, пышной блузке, с перламутровыми губами и высокой прической. Протягивала ему руку:
– Я первая вас увидала! – С ними был третий, худой, подвижный в плечах и бедрах, словно слегка пританцовывал, повинуясь неслышному танцевальному ритму. – Познакомьтесь, это Микаэль, – сказала Мария, – работник пресс-центра!
Микаэль открыто и радостно улыбнулся, пожимая Белосельцеву руку:
– Вы советский журналист? Хотели познакомиться с нашей жизнью? Мы вам все непременно покажем.
Белосельцев смотрел на всех троих, пытаясь угадать на их лицах подтверждение страшной новости. Все трое были праздничны, раскрепощенны, исполнены добродушия и приветливости. Это злое известие никак не сквозило в их улыбках и смехе, в неуловимо заботливом, братском обращении друг с другом. Было обманом, нелепым заблуждением, которое развеялось и о котором не следовало вспоминать.
Глядя на Марию, на ее высокую, искусно сооруженную прическу, делавшую ее похожей на высокую темную вазу, он испытал острое счастье, сладостное головокружение, в котором было воспоминание о вчерашней близости, предвкушение сегодняшнего, после концерта, свидания.
– «Амандла» только что вернулась из Европы, – сказал Микаэль с интонациями благоговения и гордости. – Огромный успех. Я просматривал рецензии лондонских и парижских газет. У нас все больше друзей в Европе.
– Сегодня поет Джейкоб Мвамбе, – сказала Мария. – Он вышел из госпиталя. Легкие его заживают. Я спросила: «Тебе не больно петь, Джейкоб? Пуля тебе не мешает?» Он ответил: «Пуля мне помогает».
– Мы не должны его больше пускать под пули, – произнес Чико. – Его голос – гордость Южной Африки. Его оружие – не автомат, а песни.
– Мария, ты сегодня такая красивая. – Микаэль приобнял ее, притянул к себе. – Похожа на артистку. Почему бы тебе не выступить с собственным номером?
– Мой номер – постоянное сидение в офисе. И ты это прекрасно знаешь. – Они засмеялись открыто, дружелюбно, соединенные общим опасным и грозным делом, общим долготерпением и ожиданием победы.
«Ошибка… Слава богу, ошибка…» – с облегчением думал Белосельцев, проходя вместе с ними в переполненное помещение кинотеатра.
Зал был полон, сумрачно освещен. Казался черным от множества лиц. Вспыхивал белками, вибрировал, гудел, шелестел, словно по рядам проходили высоковольтные жилы. Он сел в кресло рядом с Марией, пропустив Микаэля и Чико в глубину зала.
Люди в рядах были те, кто покинул родину, близкую, лежащую за соседней границей. Оттуда целились в них беспощадные жестокие силы, и все они, здесь собравшиеся, были в рубцах и ушибах. Та маленькая хрупкая женщина с девичьим бантом на платье – ее насиловали в полицейском участке, и она от пыток на время потеряла рассудок. Тот горняк с костылем – белый мастер в гневе толкнул его под вагонетку, и ему отхватило ногу. Седовласый, в светлом пиджаке адвокат – всю жизнь на судебных процессах защищал африканцев, пока сам не угодил в тюрьму, прошел сквозь застенки и пытки. Те студенты – покинули колледж, оставили на время науки, взялись за науку войны с ненавистным режимом. Тот измученный, с перевязанной рукой боец – был ранен в атаке, только что поднялся с одра. Они принесли в этот зал свое несчастье и ненависть. Сложили их вместе. Казалось, зал заминирован этим стиснутым воедино страданием. Поверни взрывмашинку, и ударит сокрушительный взрыв, разнесет оконечность континента.
