оставив в воздухе тающее облачко пыльцы. Бабочка улетала, не исчезая из вида, повторяя изгибы холмов. Уселась на далекий куст, на цветущую макушку. Белосельцев издали видел метелку на вершине куста и крохотную черно-зеленую точку.
Он пошел по склону сначала вниз, а потом вверх, чувствуя, как двигаются в небесах раскаленные пласты пара, зная, что бабочка не улетит до его появления.
Она сидела, застыв на цветке, сложив крылья, превратившись в черный треугольник с металлической зеленой бахромой. Он потянулся к ней сачком, почти не желая ее поймать, а лишь потревожить заколдованный сон, в который она вовлекала и его, готовая и его превратить в черно-зеленое существо, посадить рядом с собой в цветок, прикоснуться к нему мягким пульсирующим тельцем в шелковистых волосках. Сачок толкнул цветок, она слетела, понеслась вдоль холма, пропадая за склоном. Он пошел следом, повторяя ее спираль, огибая холм, погружаясь в свернутое, похожее на ракушку пространство, в которое были свернуты холмы, низины, туманные, озаренные изнутри облака, где кипел, волновался готовый пролиться ливень. Бабочка исчезла, оставив его среди свернутых в рулон холмов. И он знал, что она опять сменила обличье, превратилась в эти склоны, вершины, заросшие кустами ложбинки.
Это было колдовство. Невидимая темнокожая колдунья ворожила, играла и мучила, и он, погружаясь в тихое безумие, наслаждался игрой и мукой.
Ему на лоб упала тяжелая прохладная капля. Вторая ударила в живот, оставив на рубахе расплывающееся пятно. Еще две капли ударили в плечи, словно кто-то ткнул твердыми прохладными пальцами. Небо перекрестило его, и он понял, что это она, невидимая, наложила на него крестное знамение. В сухую траву, в зашевелившиеся кусты посыпались круглые блестящие капли, похожие на прозрачные камни. Зашумело, загрохотало. Темная мутная масса, как пропитанная водой мешковина, рухнула вниз, словно обрушилась огромная кровля и множество водяных колонн упало ему на голову. Он оказался на дне, накрытый ревущим потоком, среди шипения, бульканья, в темной, непрозрачной для света глубине. Задыхался, махал руками, закрывал лицо, пускал пузыри, хватал губами улетающий воздух, плыл, выныривал, а в него вбивали стеклянные колья, разбивали о голову стеклянные вазы, крутили в водоворотах, валили на землю, и он знал, что это она топит его, насылает на него потоп, тешится его бессилием и беспомощностью. Ливень улетал за холмы, заворачиваясь в край разодранной тучи. Солнце вышло из мути, прикоснулось к его чуткой спине огромной горячей ладонью. Мокрый, оглушенный, в прилипшей одежде, с хлюпающими башмаками, он смотрел на улетающую тучу.
Ливень скатился с красного скользкого склона, впитался в густую, как сукровица, почву, превратился в раскаленный пар. Все пропало в душных испарениях. Стало невозможно дышать. Травяная пыльца, частички тлена, ядовитые пузырьки почвы витали в горячем тумане. Горло жгло, будто он проглотил ложку горчицы. Хотел подняться на холм, где воздуха было больше. Поскользнулся на красной слизи. Земля под ногами шевелилась и лопалась. Вздувались один за другим клейкие пузыри, лопались, как слюна, и на свет из хлюпающей воронки высовывалась жирная голова червя, толстая, скользкая, мясистая. Белосельцев брезгливо отдернул ногу, и под ней, в отпечатке подошвы, лопнул красный нарыв, и захлебывающаяся, жадная, безглазая голова пробилась наружу. Черви лезли, словно растущие водянистые стебли. Земля на глазах прорастала червями. Казалось, под ногами была не почва, а хлюпающая живыми соками плоть. Это устрашающее обилие слепой, неодухотворенной жизни, ее мгновенный первобытный синтез, химия солнца, воды, минеральных веществ – создавали ощущение первых дней творения, когда из земли и воды создавались первые гады и твари. Своим непомерным напором эта примитивная жизнь вытесняла с земли Белосельцева, стремилась напасть на него, использовать в качестве пищи, построить свое жадное, требующее насыщения тело за счет его плоти. Это порождало в нем ужас, гнало с холма. Поскользнувшись, пачкаясь в красной жиже, он съехал в низину. Сидел весь в грязи, задыхался, зная, что это она, африканская колдунья, пугает его своими наваждениями.
Он бродил в холмах, в завихрениях пространства, блуждал и плутал, по нескольку раз делая петли и выходя к одному и тому же месту. Колдунья морочила его, то стелила под ноги утоптанную тропинку, то снова заводила в глухие заросли. Наконец под вечер отпустила. Оттолкнулась от холма босыми фиолетовыми ногами и в прозрачных сумерках унеслась в темнеющее небо, где зажглась первая водянистая звезда.
Он возвращался в отель среди сумерек, в которых начинали звучать тамтамы. Крестьяне выходили из хижин в прохладный темнеющий воздух, разжигали костры, готовили пищу, били в рокочущие барабаны. Мерцали багровые отблески, краснели очаги. У вытоптанных порогов топотали босые ноги. Гибкие пальцы вибрировали на кожаных гулких мембранах. И этот нежный, негрозный рокот чужой земли, сладкий дым чужих очагов наполняли его нежностью и печалью.
Утомленный, опустошенный, он подошел к отелю. Мигала неоновая реклама. От заправки отъезжал бензовоз. В баре играла музыка. Обнявшись, из бара вышла молодая чернолицая пара. Мужчина держал руку на выпуклом бедре женщины. Рука повторяла кругообразное движение бедра. Они остановились у дверей номера, и, пока мужчина вставлял ключ в скважину, женщина улыбалась и смотрела на Белосельцева.
Он вошел в свой номер и совлек с себя влажную, пропитанную растительными ядами одежду. Голый лег на постель. За окном в зеленом гаснущем небе пернатыми космами чернела пальма с мохнатыми мешками орехов. Ветер начинал теребить ее листья, и они издавали печальный костяной звук. Одинокая водяная звезда наливалась бриллиантовым блеском. За фанерной стеной слышались женские стоны, хрусты ветхой кровати. Его одиночество в африканском придорожном отеле, его неприкаянность и заброшенность в этом загадочном мире с печальной звездой, мохнатой пальмой, страстными всхлипами черной женщины за фанерной стеной порождали в нем странное ожидание. Он вслушивался, не возникнет ли среди щелканий пальмы, приглушенной музыки, женских стенаний звук отдаленных крыльев, на которых, как на сверкающих пропеллерах, слетит к нему ангел и заберет его из этого мира в другой, райский, который он когда-то покинул. Звук возник, вибрирующий металлический звук мотора, который приблизился к самым его дверям и замер. В дверь постучали. Он поспешно надел брюки. На пороге стоял Соломао.
– Разбудил?.. Завтра утром плывем по Лимпопо… Аэродром пока что не найден…
Соломао ушел, оставив на пороге ком красной грязи. Видно, и он побывал под ливнем, который недавно ошпарил саванну.
Военный катер, постукивая мотором, плыл вниз по Лимпопо, по шоколадной воде, среди низких, бледно-зеленых топей, заросших проток, далеких волнистых холмов. Река крутила воронки, подымала со дна буруны, скручивала и свивала маслянистые струи, несла сломанные ветки, обрывки цветущих водорослей. На корме сидели солдаты в пятнистой форме, поставив у ног автоматы, щурили на солнце глаза, наслаждались рекой, прохладным ветром, кидали окурки за борт. Кормовой пулемет на турели вел черным стволом вдоль берега с редкими тростниковыми хижинами, по горловинам мутных проток, в которых скользили редкие челноки рыбаков. Пулеметчик, молодой великан в канареечно-желтом картузе, привалился к турели, сонно поглядывая на бегущее отражение солнца, убаюканный стуком мотора, мягкими хлопками прохладного душистого ветра. Белосельцев прислонился спиной к железной крашеной рубке, смотрел, как Соломао подтягивает брезентовый ремень у «калашникова».
– Какие новости из Мапуту? – спросил Белосельцев, уже несколько дней оторванный от радио и газет.
– Президент выступил с большой речью на митинге. Сказал, что, если ЮАР развяжет против Мозамбика войну, ей придется иметь дело со всей Черной Африкой. И эту войну мы закончим в Претории.
Белосельцев был знаком с военной риторикой, предназначенной вдохновлять изнуренное население. Президент Южной Африки тоже грозил войной прифронтовым государствам, обещая вторжение в Луанду, Мапуту, Хараре.
– Какая обстановка на границе? – спросил он, глядя, как проплывает за бортом линялая зеленая плеть с желтой щепоткой цветов.
– Продолжается концентрация войск. Нарушают воздушную и морскую границы. Мы это связываем с обострением обстановки в провинциях Манике и Софала. Мятежники наступают. Наши потери растут, особенно в Пятой бригаде. Удар направлен по нефтепроводу «Умтали – Бейра», по порту, по железной дороге. Они хотят здесь, в Мозамбике, перерезать пути снабжения Зимбабве, лишить ее нефти. Пуск нефтепровода намечен через неделю, и к этому времени мы ожидаем всплеска диверсионной войны.
Сачок лежал на крашеной палубе, ветер шевелил прозрачную марлю с крапинками застывшего
