и ему не может быть противодействий. Даже коммунисты прислали сюда своего лидера, как посылали раньше князей в Орду.
– Как всегда, он прав, – сказал Астрос. – Мы консолидированы как никогда. Все видят, Астрос и Зарецкий ходят в обнимку, значит, две информационные империи заключили пакт о ненападении, о переделе мира, о дружбе на вечные времена.
– Ну что ж, все сказанное верно. Люди, прошедшие такой путь, столько испытавшие вместе, стольким рисковавшие, не могут обойтись друг без друга. – Это говорил Мэр, довольный таким истолкованием празднества. – Мы должны публично демонстрировать наш союз. И не пускать в него случайных людей. Выскочек и временщиков. Эти непроверенные люди хороши для выполнения временных одномоментных задач. А потом они должны незаметно уйти.
– Пусть себе ездят в свои Германии, чтобы не забыть немецкий язык. Мы сохраним за ними эту роль. – Астрос засмеялся, видимо, слегка пьяный, разгоряченный зрелищем красивых женщин. – Он нам понадобится, – продолжал он, имея в виду Избранника, – как переводчик при заключении нашего нового «Пакта Риббентропа—Молотова». Переводчик может присутствовать на коктейле, на переговорах, но его подписи под документом нет.
– Хорошенькое сравнение ты придумал для нашего союза. Ты бы еще Кальтенбруннера сюда приплел. Что скажут бедные евреи? – хихикнул Зарецкий.
– Бедные евреи ничего не скажут, потому что самые бедные из них – это мы, – засмеялся Астрос. – Предлагаю выпить за самую красивую женщину на этом мосту. За «Мисс Москву»! За «Мисс Россию»! За тебя, моя Татьяна! – фамильярно произнес Астрос, и Белосельцев представил, как бриллиантово-голубые глаза его, обращенные к Дочери, пробежали по ее обнаженным рукам и груди.
– И смело вместо «белль Нина» поставил «белль Татиана»! – передразнил его Зарецкий, и все четверо засмеялись, чокнулись бокалами, и чарующий, растроганный голос Дочери произнес:
– Спасибо, друзья!..
Белосельцев осторожно покинул свое укрытие и ушел в толпу, испытывая мучительную сладость от предвкушения катастрофы.
Глава двадцать шестая
Теперь в центре внимания публики находился американский маг и волшебник, великолепно владеющий русским языком, в котором, как запашок в сыре, присутствовал едва ощутимый одесский говорок. Розовый фрак с раздвоенными оттопыренными фалдами делал его похожим на экзотическую птицу. Его бледные, усыпанные самоцветами руки посылали в столпившихся гостей острые лучики рубинов, изумрудов и сапфиров, словно вкалывали иголки в чувствительные зоны, наносили магическую татуировку, подчиняя волю легковерных и любопытных зрителей.
– Вы действительно напророчили мировой финансовый кризис? – спросила его красивая, возбужденная шампанским актриса, уже находясь под властью гипноза и обаяния таинственного чужеземца.
– Я написал скромное письмо вашему Президенту, где предупреждал, что большую Россию ожидает маленький дефолт. Я люблю Россию, мою вторую Родину, и мне хотелось, чтобы у нее не было неприятностей. Но ответа, увы, не последовало. – Чародей улыбнулся красными, словно в помаде, губами, направил на актрису черные, без зрачков, глаза, вонзил в ее открытую шею лучики самоцветов.
– А вы бы не могли напророчить мне мое будущее? – Актриса была окончательно загипнотизирована, чувствуя, как по ее телу разливаются сладостные струйки боли. – Я хочу знать мое будущее.
– А вы не боитесь? Оно может быть ужасным. Лучше не заглядывать в зеркало будущего, а жить настоящим, особенно такой красивой женщине, как вы.
Из круга любознательной публики, дружелюбно, по-медвежьи ее раздвигая, вышел Плут. Чуть бражный, благодушный, покачивая свое плотное, сытое тело, распаренное, словно из бани.
– Я, как видите, не красивая женщина и поэтому не боюсь будущего. Давай, погадай мне. Я тебе устроил выступление в Кремлевском дворце, и сейчас ты покажи, на что способен.
Прорицатель тонко улыбнулся, прощая фамильярность. Взял Плута за большую толстопалую ладонь. Прикрыл коричневые веки и словно задремал. Его перстни переливались у Плута на ладони, а тот снисходительно поглядывал на собравшихся и улыбался.
Прорицатель открыл глаза, и они были выпуклые, круглые, с бронзовым отсветом, как ягоды черной смородины.
– Вы великий домоустроитель. Вы вернули Кремлю его былое великолепие. Там, где появляетесь вы, там благоустраиваются дома. В Нью-Йорке, в районе Бруклина, есть тюрьма, которая нуждается в благоустройстве. Вам суждено побывать в Бруклинской тюрьме и превратить ее в кремлевские палаты.
– Ты так шутишь? – Плут слышал вокруг себя насмешки. Он внимательно посмотрел на ладонь с отпечатками перстней. Затем усмехнулся и пошел прочь из толпы. И по мере того, как он удалялся, лицо его становилось задумчивей.
Белосельцев, рассеянно наблюдавший очередную забаву пресыщенных людей, вдруг ощутил ледяной холодок прозрения, соединивший его с черноволосым гадателем, чьи выпуклые, без зрачков, глаза были наполнены древней халдейской тьмой с мерцаниями погасших светил. Розовый фрак, безвкусные, напоминавшие огромные стекляшки, перстни придавали ему вид шута, шарлатана, но от него исходила волна загадочной силы, выносившая из будущего неясные образы еще не совершенных событий. Так на берег из глубин океана донные течения выносят призраки бездны, существующие на свету лишь одно мгновение, а затем исчезающие, оставляя на отмели обрывки загадочных водорослей, слизь огромных медуз, чешую невиданных рыб. И пока уходил от толпы задумчивый Плут, Белосельцев ясно представил квадратный тюремный двор, наполненный неграми, пуэрториканцами, и среди них, в полосатой робе, бродящего под взглядами угрюмых охранников Плута.
Место Плута занял адмирал, чей разукрашенный корабль горел на реке огоньками. Адмирала прочили на видную должность в штаб флота, и он уже принимал поздравления. Прорицатель взял его сухую твердую ладонь. Сжал пальцами запястье, словно щупал пульс. Закрыл глаза, погрузившись в созерцание неведомого, ненаступившего будущего. Адмирал терпеливо, с мягкой улыбкой, поощряемый дамами, позволял магу экспериментировать с собой.
Колдун открыл веки, и его чернильные выпуклые глаза полыхнули жутким потусторонним светом.
– Русский град Китеж ушел на дно со всеми своими жителями, и до сих пор из воды слышны колокольные звоны. Курск, который вы так любите, адмирал, тоже уйдет на дно, и никто из его обитателей не всплывет на поверхность.
– Но я не люблю Курск, ни разу в нем не был, – пожал плечами адмирал.
– Я говорю о ковчеге. О подводном ковчеге, господин адмирал, – тихо произнес прорицатель.
Адмирал, не удовлетворенный ответом, пожимая плечами, стал уходить, сопровождаемый дамами. А Белосельцев, толкователь чужих пророчеств, не понимая природы своего прозрения, увидел огромную подводную лодку, развороченную взрывом, кипящее дно океана, в отсеках в ядовитом огне гибнущий экипаж, и в черной, обреченной на смерть оболочке чью-то душу, перед тем как исчезнуть, взывающую к Богу.
Видение было мимолетным, но он пережил смертельный ужас, от которого в секунды появляется седина. Ужасным было видение, в котором он сам умирал без света, без воздуха, слыша скрипы железного корпуса. Ужасным была способность чародея вызывать несуществующее будущее, из которого, как из хрустального склепа, вставали скелеты еще не рожденных событий. И ужасным казалось само это будущее, куда все они неумолимо втекали, каждым словом, поступком, благими намерениями или злодеяниями. Жизнь, которая ждала их всех за поворотом, казалась ужасной.
Вслед за адмиралом к фокуснику в розовом фраке приблизился телеведущий, чья популярность затмила популярность политиков, эстрадных звезд и хоккейных бомбардиров. Баловень, злой острослов, умный циник, красивый повеса, интеллектуал и веселый шутник, он раскалывал черепа скудоумных партийных лидеров, мазал черным вареньем белоснежные камзолы ханжей, возвеличивал карликов, срубал башку великанам, делал прекрасным и привлекательным зло, облачал в шутовские наряды добро. Не скрывал свою философию, согласно которой телевидение становилось истинной властью, единственной религией, неодолимой реальностью, затмевающей эфемерную власть политиков, отжившую религию церквей и погостов, скучную обыденную повседневность, не попадающую на телеэкран. Теперь он подошел к прорицателю, оттеняя его балаганный вид статной осанкой, прекрасно сидящим костюмом, надменным
