дно подсохшей лужи. Только лужа тянулась от горизонта до горизонта.
По ногам дул тугой горячий ветер. Он тоже что-то напоминал – наверно, обычный домашний сквозняк. Солнца Олег не увидел – небо было белесым и непрозрачным, как марля. Оно все казалось сплошным разбавленным солнцем.
По виску, раздражая кожу, сбежала первая капля пота.
Шорохов чувствовал, как сквозь тонкие подошвы печет раскаленная земля. Ни травинки, ни веточки, ни листочка, хоть бы и увядшего. Ничего – только растрескавшаяся глина. Ассоциация с лужей становилась все более устойчивой.
Обмелевшее море? Какое, к черту, море… Он переместился во времени, но не в пространстве. Это Москва – или бывшая, или будущая… Где-то неподалеку от «Петровско-Разумовской»: за метро налево, через два перекрестка направо, и по длинной извилистой дороге до самого конца…
– До самого… – отрешенно произнес Олег.
Он посмотрел на синхронизатор, и сердце, сбившись с ритма, застучало как-то спонтанно, словно исполняло партию из джазовой композиции.
На табло мерцала строка: «23.59.00 31.12.2070».
– Вот и Новый Год… – проронил Шорохов.
Если прибор не врал, он находился не так уж и далеко. Даже за пределы зоны ответственности не вышел, хотя на кнопки жал абсолютно бессистемно. Впрочем, через минуту две тысячи семидесятый год закончится, и он окажется уже на чужой территории.
У Олега появилось предчувствие, что вот сейчас, с наступлением две тысячи семьдесят первого, произойдет нечто особенное.
– Кретин!.. – сказал он вслух. – А это что, не особенное?! Пустыня на месте Москвы… Жара в декабре… Светлое небо в двенадцать часов ночи…
Само перемещение тоже выглядело неестественно. Зона ответственности длилась ровно столетие, и вероятность случайного попадания в завершающую минуту была ничтожной.
Еще не успев толком додумать эту мысль, Олег заменил последний ноль на пятерку и снова стартовал.
В чужую зону. Ну и хрен с ней, с чужой… Авось не казнят. Всего-то и нарушил границу, что на пять лет. Только посмотреть. Только…
Шорохов растерянно кашлянул. Перемещение закончилось, и он, по идее, уже находился в две тысячи семьдесят пятом.
Та же пустыня. Возможно, рисунок трещин изменился, а возможно и нет… Олег посмотрел под ноги и на мертвой выжженной почве увидел отпечатки своих ботинок.
На табло стояла та же самая дата: тридцать первое декабря две тысячи семидесятого года, без минуты полночь. Пять лет, которые он прибавил, попросту сбросились.
По лбу скатилось еще несколько капель – крупных, похожих на ручейки, и Олег вдруг забыл и о железке, и, тем более, о каких-то зонах.
Он был в Москве. Или на месте Москвы… В недалеком, весьма недалеком будущем. Синхронизатор отказывался отравлять его вперед, но Шорохов лишь теперь сообразил, что это не так важно. Сейчас, в семидесятом, здесь уже пустыня. Что бы не стряслось с городом, отсюда это видится частью прошлого. И этого не изменить.
Две тысячи семидесятый… Боже, как близко! Не исключено, еще при его жизни. Сколько ему исполнится? Девяносто два. Сомнительно, однако шанс дожить все-таки есть. Да, у него есть шанс застать момент, когда Москва превратится в прах. И шанс превратиться в прах вместе с ней…
Олег снова огляделся. Вокруг на многие километры тянулась пустыня – ровная, как взлетная полоса. И никаких руин или обломков. Никаких следов, кроме его собственных, – четыре овальные вмятины от подошв: две от левой и две от правой. Все.
Шорохов попробовал переместиться еще раз, опять вперед. Дрожащий палец с трудом попадал в кнопки – получился октябрь две тысячи сто двенадцатого. После старта синхронизатор вернул на табло ту же строку: «23.59.00 31.12.2070». Под ногами оказались те же четыре следа. Наручные часы продолжали отсчитывать секунды, но это были секунды другого года. В начале операции с Криковой Олег перевел свой «Ситизен», и циферблат прилежно показывал время августа две тысячи третьего.
А здесь… здесь как будто и не было никакого времени. Ветер, единственная примета и ориентир, дул с постоянством вентилятора – нес через пустыню тяжелый пресный воздух, которым едва можно было дышать. Шорохов замер и прислушался. Ровный, без порывов, ветер. Он не звучал и не кончался. Олегу подумалось, что и начала у ветра тоже нет. Как у этого времени – не то идущего за самим собой по кругу, не то стоящего на месте…
Не соображая, что и зачем он делает, Шорохов задал новую точку финиша – на пятнадцать минут раньше. Он бы не удивился, если бы прибор не пустил его и назад. Как раз этого он и ждал, и уже догадывался, что останется здесь навсегда, хотя «всегда» в таком климате продолжалось бы для него не долго.
Всего на пятнадцать минут. Просто ради эксперимента. Убедиться, что синхронизатор не работает, и успеть пройти два-три километра, пока жара его не прикончит. Олег приготовился к худшему и, зажмурившись, вдавил «Старт».
Холодно…
Сквозь веки по-прежнему проникал свет, но уже не яркий, не жгущий. Розовый, зеленоватый, голубой… Мягкие, ползущие тона.
Рядом прозвучал короткий музыкальный отрывок, и сразу за ним, точно он прорвал некую мембрану, на Олега рухнул поток шума. После мертвой тишины это было похоже на удар: уши захлебывались в каких-то визгах, скрипах и журчаниях. И еще они мерзли. Ушам тоже было холодно.
Шорохов открыл глаза и чуть не вскрикнул от счастья: он находился на улице, посреди дороги, мешая транспорту и смущая народ своей летней рубашечкой. То, что играло за спиной, было не музыкой, а всего лишь автомобильным сигналом. Плавающие пятна оказались иллюминацией – вдоль проезжей части тянулись эффектные гирлянды, а две башни напротив сияли от подсветки, как витрины кондитерской.
Олег заскочил на тротуар, попутно отметив, что асфальт слегка пружинит и снега на нем практически нет. С темного неба густо сыпались огромные мохнатые снежинки и, не долетая до земли, таяли.
У перекрестка стояла большая елка, усыпанная искрящимися огоньками. Через шестнадцать минут – Новый Год…
Прохожие четко делились на тех, кто несся домой, и тех, кто уже слегка отметил и специально вышел на площадь – погорланить, повзрывать петарды и отметить еще сильней. Погода, по зимним меркам, была теплой – но не для августа, откуда удрал Олег. В своих брюках и ботинках на тонкой подошве он сразу окоченел.
Уходить, однако, не хотелось. Это было самое далекое будущее, которое он мог посетить легально. Граница зоны ответственности, без двенадцати минут полночь. Когда еще доведется… Ради этого можно и померзнуть.
Две тысячи семидесятый здорово отличался от того, что представлял себе Шорохов, – поскольку почти не отличался от настоящего. Машины были другими, но по-прежнему о четырех колесах. Дома выглядели иначе, но это были те же вытянутые вверх коробки, и они не парили в воздухе, а стояли на земле. Люди носили шубы, пальто и куртки – ничего принципиально нового модельеры не предложили.
В определенном смысле Олег был даже разочарован. Футурологи обманывали и себя, и обывателей: влияние прогресса на внешний вид города они явно переоценивали. То, что спустя шестьдесят семь лет на месте пустыря возник жилой район, Шорохова не удивляло. Было бы странно, если бы целый гектар на территории Москвы так и остался невостребованным.
Из всех новшеств Олега почему-то привлекло отсутствие светофоров. Тем не менее, перекресток регулировался – обтекаемые, сплющенные машины дружно тормозили и так же дружно уезжали. Логичнее было построить новую магистраль сразу со всеми развязками, однако эстакада, даже самая компактная, здесь бы не поместилась. Шорохов сделал вывод, что транспортную проблему не снимут еще долго – вероятно, до тех пор пока автомобили не начнут летать…
Олег все не мог забыть того, что он видел впереди, в каких-то четырех минутах отсюда. И он опасался,
