– Да что с ней?..
– Не волнуйся. Все люди засыпают. Иногда под уколом. Ничего страшного.
– А для кого программатор? Зачем вы ее усыпили? Она вам что?.. кошка, что ли?!
Олег убедился, что его помощь не требуется, и вернулся на кухню.
– Василь Вениаминыч!..
– Забудь о ней, Шорох. Прелести больше нет.
– Как… как… как это нет?! Что за дела?.. Типа, «для меня нет»?
– Типа, Шорох, вообще нет. Она погибла. Вечером того же дня, когда ты от меня свинтил.
– Свинтил… что значит «свинтил»?.. Я-а-а ниоткуда… – Он замотал головой и вдруг замер, глядя на свои ботинки. – Погибла. Как погибла… Как это погибла?.. Как?!
– На операции. И с этим ничего нельзя поделать.
– Да-а!.. Как же, «ничего нельзя»!.. Щас, ага! – Олег вытащил из-под рубашки синхронизатор и, раскрыв, бросил его на стол. – Когда? Дата, место. Ну?!
– Убери железку. Это была операция для смертника. Все было известно заранее. Там… по-другому невозможно.
Олег вскочил со стула – еще без определенной цели, но уже зная, что вначале порвет Лопатину горло, а потом…
Шорохов не дотянулся даже до бороды – горячая волна вбила его в угол и растеклась по животу.
– Ты ублюдок… послал туда Асю… – прошептал Олег, замирая.
Василий Вениаминович положил станнер рядом с табаком и неторопливо попыхал трубочкой.
– Шорох, ты в нее влюбился? Вот же, дурак-то… Зачем она тебе? Ее всего на трое суток в Службу приняли. Трое суток, начиная с сегодняшнего вечера. Сейчас развяжемся с твоим тестом, отвезу вас в бункер, ну и… дальше ты помнишь. Три дня ей на обкатку. Несколько мелких операций, чтобы с железками освоилась. В школе-то она тоже не была…
Лопатин повозил по столу пепельницу и взглянул на Олега – не получая никакой реакции, но зная, что тот его видит и слышит.
– Шорох… Прелесть запрограммирована. Она не клон, нет. Ты это подумал? Нет, нет. Ее загрузили в возрасте двух недель. Можно было и обойтись, если бы она согласилась с нами сотрудничать. В магистрали она погибает, еще молодая. Двадцать восемь лет, не обидно ли? Ей говорили, ей доказывали, даже экскурсию организовали. Взрыв бытового газа – жуткое зрелище, между прочим… После двадцати восьми у Аси ничего нет. Пустота. Ну что бы ей в Службу не пойти? Подменили бы ее клоном, а она бы жила… Не захотела. Пришлось программировать с самого детства. Ее собственную жизнь никто не трогал. Подсадили только последний год, там где школа на реальные воспоминания накладывается. Она тебе не жаловалась? Мне – да. А что делать?.. А как еще?.. Зато сейчас ее ни учить, ни инструктировать не надо. Все помнит. У тебя же самого тест принимать будет. А то, что от нее осталось в магистрали… там, можно сказать, ничего и не осталось… Как раз сегодня. И не надо на меня бросаться, не надо, Шорох. Мы ей жизнь продлили. На целых трое суток, а это дорогого стоит. Ну, а то, что под гибельную операцию ее подвели… А кого же еще? Штатного опера, который верой и правдой?.. Ее ведь к этому и готовили изначально – к трем дням в Службе. Просто кто-то должен был появиться рядом с Криковой. Однажды, в один далеко не прекрасный день… Дату не скажу, и не мечтай! Хлопот с этой старой сукой… Но начальство, как родителей, не выбирают, Шорох. Будет пикник, у Криковой будут большие гости. И будет стрелок на вертолете. И ничего нельзя будет компенсировать. Только появиться перед ней на секунду, чтобы поймать пулю. Мне тоже жалко Прелесть, поверь. Но это спецпроект Службы, моего мнения никто не спрашивал. И твое никто слушать не станет.
Олег сидел, прислонившись к стене, и чувствовал, что понемногу оттаивает, – заряд ему Лопатин впорол щадящий, ниже нормы. Шорохов уже мог моргать и ворочать языком, говорить – еще нет.
– Если ты это скажешь, я в тебе разочаруюсь, – предупредил Василий Вениаминович.
– Т-та мне… пох-х…
– Как ты с координатором разговариваешь!.. Нет, тебя вместо Аси никто не пошлет. Забудь о ней. Три дня – не срок. Будет у тебя еще и любовь-морковь, и прочая красота-капуста… На-ка, покури, быстрее оклемаешься.
Лопатин воткнул ему в рот сигарету и поднес зажигалку. На сложные движения Олег был пока не способен, и после длинной затяжки пепел упал ему на брюки.
– Забудь, Шорох, забудь, – повторил Василий Вениаминович. – Было бы можно, я бы тебе ее вообще закрыл, да только нельзя. Слишком много закрывать придется.
Олег услышал, как на этаж снова приехал лифт. Загрохотали створки – из кабины вытаскивали что-то объемное и тяжелое.
У него хватило сил наклониться, чтобы выглянуть в открытую дверь.
– Вот-вот… – проронил Лопатин. – Тебя ведь другие вопросы мучили. А ты про эту Асю…
Четыре курьера вносили большой оранжевый контейнер. Загерметизированный. Полный.
– Ка-во тащ-щим? – выдавил Олег. – Ка-во?.. А?..
Ящик пронесли в комнату.
Откинувшись назад, Олег внимательно посмотрел на Василия Вениаминовича. Тот почесал мундштуком нос и отвернулся к окну.
– Да, Шорох…
– Под… подмену мне?.. Реш-шили?..
– Тебе не нужна подмена, – мрачно ответил Лопатин.
– Меня… ме-н-ня…
– Тебя не надо менять, Шорох. Тебя нет в магистрали, ты уже знаешь.
Василий Вениаминович все-таки поднял глаза. В них была растерянность и что-то еще – искреннее.
– Скоро этого клона запрограммируют. И он пройдет тест. «Выпускной», да. Потом мы приедем в бункер – он, я и Прелесть. Клон получит… – Лопатин вздохнул. – …получит оперативный позывной «Шорох»… В том контейнере ты… Ты, Олег. И твой день рождения не в семьдесят восьмом. Он сейчас.
Шорохов зажмурился и хрустнул пальцами.
Другого и быть не могло. Все сошлось в одной точке – удачно, даже слишком. Его нет ни в прошлом, ни в настоящем. Он и не жил… Клон, кусок мяса с чужими глюками в башке. Кукла с чужой мордой. С чужой судьбой.
Олег встал, но, не удержавшись, рухнул вперед, ударившись ребрами об угол стола.
– Рано тебе еще бегать, – сказал Лопатин, усаживая его на полу.
– Зачем?..
– Я не знаю. Очередной спецпроект… У всякой операции есть какая-то задача. У тебя тоже есть… Но я ее не знаю, честно.
Из комнаты доносились приглушенные голоса – курьеры разговаривали тихо и деловито.
Шорохов представил, как он болтается в контейнере, – бледный, скользкий, тошнотворно безмозглый. Потом представил, как вскроют замки, и как он начнет вырываться наружу. Дактиль, наверно, скажет: «Держа-ать!..», а кто-то из оперов, возможно, посетует: «Шустрый, падла…». А потом ему натянут на лоб датчик, и по кабелю помчится сигнал, и вот они, лови их: детство, мама, первый класс, пятый, восьмой, двойка по истории, поцелуи, шепот, любовь и нелюбовь, первая сигарета, работа там-сям, и все, все прочее, и еще многое, то, из чего он состоял, все побежит по проводкам из мнемопрограмматора в мозги, расселяясь, как у себя дома, занимая свои сектора, притворяясь жизнью… Так это и было – перед тестом, три дня назад.
– Кого я заменяю? – спросил Олег, и сам же понял: никого. У него не было прототипа ни в роддоме, ни в этой квартире, ни в школе – нигде. Его не скопировали с реального человека, а собрали, как детский конструктор. Из деталек. И все его прошлое, все воспоминания, все, что ему дорого, – это пшик. Программа, написанная даже не «по мотивам» – просто высосанная из пальца какой-нибудь группой толстожопых умников.
– Василь Вениаминыч, время! – предупредил Дактиль.
– Скоро начнем, – ответил Лопатин и, сходив в комнату, принес Олегу зимние вещи. – Одевайся, не май месяц.
Шорохов, цепляясь за стол, поднялся и взял сигарету.
