взялся за спасение элементарной логики. Отправил в прошлое свои образцы харда и софта – генокод и мнемопрограмму. Он знал, что его вырастили, но не знал, кто и зачем. Логики в этом поступке тоже было не много, но хоть какая-то… Да он и не мог иначе.
– Он действовал по программе?
– Если я тебе это рассказываю, то как ты думаешь?
– Ясно… – Олег опустил голову. – И что дальше?
– Половину тебе уже Алексей поведал. У Старикана была в душе болячка. Обычная, стариковская. Не смотри на меня так, Шорох… Да, я про Прелесть… В общем, он дал задание исправить свою биографию. Программа с корректировками требует отладки – тем более, речь о самом Старикане… Мнемотехник заложил в нее несколько точек контроля, правильно сделал. Первая находится здесь. Комната за цехом – семнадцать часов, двенадцать минут.
– Ты всегда давал мне с собой зажигалку?
Иван Иванович помрачнел.
– Раньше у тебя этих вопросов не было… Я хочу сказать – ты не обращал внимания на то, что Алексей заводится из-за сигарет.
– Из-за того, что он видел в своей программе ошибку.
– Совершенно верно. После этого он говорил тебе слишком много, чтобы не получить по морде. Отправив его в нокдаун… Ну, в соответствии с моими корректировками… Ты забирал программатор и шел сюда. За Прелестью…
Шорохов сжал кулак и положил его на станнер.
– Ладно, ты не искал тут Прелесть… – буркнул Иван Иванович. – Ты просто шел в этот кабинет. Неосознанно. Ты передавал мне прибор, и я вносил в него новые поправки. К Лопатину попадала очередная версия твоей программы, и ты снова проживал ее до первой контрольной точки. До выбитого среднего пальца и нашей с тобой встречи вот тут, в бункере. А потом – на следующий круг.
– И все повторялось? И в том числе – те три дня?..
– Да, в том числе. Спасение Прелести – основная мотивация, без нее Старикан не стал бы исправлять свое прошлое. А это было необходимо. Встраивать подсадку проще не в оригинал, а в чужую подсадку. Такой вот Троянский конь… В лепню программиста из Службы я без труда ввел целые эпизоды на учебной базе. Это чтобы не я за тобой гонялся, а ты за мной.
– Но ведь Лопатин в курсе, что я клон.
– Для координатора и всех остальных ты закрытый проект, не более. Вроде операции с Криковой и прочих дел, в которые лучше не соваться. Лопатин выполнял инструкции. Угадай, чьи.
– Наверно, мои… И каждый круг я проходил вслепую? Почему же ты не мог мне все это словами, по- русски?..
– Потому, что ты… – Иванов потерся носом о воротник. – Ты клон, Шорох. Вытащить тебя из контейнера и сидеть, рассказывать… На это полжизни уйдет. Да и при чем тут я? Не забывай: тебя создала Служба. Старикан, Алексей, Лопатин, несколько оперов и курьеров. Я лишь перехватываю прибор и корректирую программу.
Он неловко пошевелился – видимо, затекли руки, – и неуверенно глянул на Олега. Тот отрицательно покачал головой.
– После своей редактуры ты отдавал программатор Алексею? Интересно, как ты ему объяснял…
– Я оставлял прибор в сейфе. Сейчас здесь что-то вроде мертвой зоны: фактически Лопатин его еще не получил, не принял тебя в отряд и не привез в бункер. Отрезок между точкой контроля и моментом, когда программатор окажется у Лопатина, – это короткая теневая петля. Вашего отряда здесь нет, но через несколько минут после того, как прибор попадет в сейф, Служба вернется и сюда.
– И это тоже повторяется на каждом круге?
– Повторяется почти все, Шорох. Наша операция разбита на отдельные этапы. Их восемь – каждый формирует новую магистраль и создает условия для следующей. Если изменить все сразу, Служба это воспримет как обычное вторжение и попытается компенсировать. И если даже не компенсирует, то изгадит наверняка. Мы с тобой копали не снаружи, а изнутри, аккуратно. Знал бы ты, что уже удалось сделать!.. Мы устранили больше двадцати высококлассных оперов. Ты можешь помнить только Лиса, но его провал готовился в другой магистрали, еще на прошлом круге. Были и посерьезней специалисты, о них сейчас никто и понятия не имеет.
– Значит, побоище в роддоме… – Олег еле разлепил губы. – Тоже мы?..
– Какое побоище? Никто ведь не пострадал. В результате Лис не попал в Службу. И все. Точно рассчитанная операция.
– А если бы ты ошибся? Со своими расчетами… Там человек тридцать было! Бабы беременные, дети…
– Бабы, дети… – глухо повторил Иван Иванович. – В моем настоящем четырнадцать миллиардов. Среди них и бабы, и дети, и кто угодно. И это не просто куча народа, это продолжение человечества как вида.
Шорохов сунулся по карманам и выбросил пустую пачку «Кента». Сейчас пришлась бы кстати и доисторическая «Новость», но она была рассыпана под столом. Олег нехотя поднялся и, обойдя кресло Иванова, проверил, не ослаб ли пояс. Руки Ивана Ивановича были связаны по-прежнему туго – либо тот задумал выкрутиться иначе, либо надеялся на что-то еще… Либо наоборот, уже не надеялся.
– А как со мной?.. – спросил Шорохов. – Ты забирал у меня чемодан… черный чемоданчик… – Он усмехнулся. – Менял программу, оставлял прибор в сейфе. А что было со мной?
– Тебя активировали заново. Ты просыпался, проходил выпускной тест и так далее. На каждом круге был ты, а не кто-то другой. Программа одна и та же, отличия неощутимы. Ты мог бы их обнаружить, только сопоставив разные версии. Но такой возможности у тебя не было. Ты всегда жил как будто впервые.
– Я не об этом спрашиваю. То, что Лопатин вынимал мое тело из контейнера… Вернее, меня самого, но в разных редакциях… Сколько раз?.. Шесть, да? Это ясно. А что было со мной? – Шорохов потыкал себя в грудь. – Что я чувствовал?
– Не знаю… Наверно, ничего. Ты просто переставал существовать. Исчезал, как достоверно несбывшаяся вероятность.
– Достоверно несбывшаяся… – отстраненно произнес Олег. – В этом что-то есть… Какая-то однозначность, по крайней мере.
– Мне кажется, ты мог чувствовать то же, что и все люди в две тысячи семидесятом, на границе вашей зоны. В то мгновение, когда время субъективно входит в барьер, за которым ничего нет.
– Это должно быть похоже на смерть…
– Но это не смерть, Шорох. Смерть будет потом. Когда с моей магистралью произойдет то, что пять раз происходило с тобой… когда единственный вариант не гибельного будущего станет для человечества… – Иванов запнулся, но все же выговорил: – Достоверно несбывшимся… Вместе с моим настоящим исчезнет и наш барьер, и Земля покатится дальше, к маю семьдесят первого. А пока мы с тобой в равном положении… – Он заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась грустной. – Мы оба – вероятность, у которой еще есть шанс реализоваться.
Олег потеребил на столе бланки и резко их отодвинул.
– Раньше я из тебя клещами слова вытягивал… А теперь ты сам все выложил. Спасибо, мне дико приятно… Я даже думаю, что ты не врешь. Я только не понимаю: на что ты сейчас рассчитываешь?.. На то, что удастся вернуться и предотвратить этот разговор? Возникнуть здесь же, у меня за спиной, и дать мне по башке?.. Потому и не заботишься о том, что мне знать положено, а чего – нет. Так?!
Шорохов перевел дыхание и раздраженно заглянул в пачку, будто там могла появиться двадцать первая сигарета.
– Раскинь мозгами, потомок: если бы я дал тебе возможность что-нибудь сделать… хоть что-нибудь изменить… ты бы давно ею воспользовался. И не сидел бы тут со связанными руками. Представь, что я тебя отпустил. На какой минуте ты прервал бы эту беседу? На первой! Скажешь, нет?
– Нет, – ответил Иванов, – не скажу. Но это не важно. Если бы ты застрелил мнемотехника на сейчас, а позже… Последний этап мы прошли бы и без него. Но мы на шестом круге, а всего их восемь… Восемь, Шорох! Самое главное, то, ради чего и запущено это кольцо, останется незавершенным. Я могу ввести корректировки и положить программатор в сейф. Лопатин снова тебя активирует, и ты устроишь так, что
