– Значит…
– Все потеряно. Чтобы выйти на Отдел, нужно вернуть историю в старое русло, а для этого необходимо остановить эксперимент, начатый Отделом. Это круг, и нам из него не выбраться.
– А если разыскать того, кто был связан с Отделом в твоем настоящем? Вдруг он даст какую-нибудь зацепку?
– Я почти никого не знаю.
– А Мефодий? Он подойдет?
– Ты можешь его найти? – Встрепенулась Ксения.
– Он сказал, что сохранил квартиру в Перово. Там еще музей открыть собирались. Но это он врал, конечно.
– Мы же недавно оттуда!
– Надо было переходить прямо в квартире. Если б не твоя конспирация, мы давно бы с ним встретились.
За несколько часов на улицах ничего не изменилось: то же море автомобилей, едва ли продвинувшихся на километр, те же скорбные, сосредоточенные беженцы с узлами и чемоданами. На шестиполосной проезжей части машины выстроились в восемь рядов и все ехали по направлению к кольцевой. Москва отторгала людей, не заботясь о том, что станет с ними завтра. В своем упорном стремлении к одиночеству город беспощадно выдавливал лишнюю биомассу.
Теперь мы шли по течению, и уже через полчаса были на месте. Стройка окончательно рассыпалась, и определить, сколько этажей существует в этом времени, стало невозможно. Нижние окна здания кто-то затянул мутной полиэтиленовой пленкой, за которой виднелись приметы нищего быта: бельевые веревки, снующие силуэты обитателей и дровяные печки, чьи пыхтящие трубы выходили прямо на второй этаж. По сравнению с этим бараком мой старый дом казался воплощением совершенства. Трещина в стене, забитая почерневшим тряпьем, и деревце, проросшее на крыше, не могли отнять у дома его главного достоинства: он все еще был пригодным для жилья.
Мы зашли в подъезд. На внутренней стороне двери я разглядел истертый, много раз закрашенный, но по-прежнему читающийся автограф «Димон», и чуть не завыл от тоски. Я попытался представить то, чего лишился, нажав ребристую кнопку на машинке, но список потерь выходил слишком длинным. В том списке было все.
Циферки давно отлетели, оставив на ветхом дерматине два темных пятна. Звонок не работал, и я несколько раз ударил в дверь ногой. По ту сторону загрохотали какими-то железками, и в узкой щели между дверью и наличником появились настороженные глаза.
– Чего надо? – Подозрительно спросил хозяин, заглядывая за наши спины. Костлявый подбородок старика уперся в стальную цепочку, и его нижняя губа оттопырилась, обнажив редкие гнилые зубы.
– Нам бы Ташкова повидать, – сказал я как можно ласковее.
– Нет таких, – быстро ответил хозяин, но уходить почему-то не торопился.
– Ташкова нам, Мефодия, – умоляюще проговорила Ксения. – У нас к нему важное дело.
– Какое? – Оживился он, не теряя, впрочем, бдительности.
– Нам нужен Ташков, – настойчиво повторил я.
Дверь захлопнулась, внутри что-то звякнуло, и она открылась снова.
– Заходите, – пригласил старик, тревожно прощупывая взглядом лестницу. – Быстрее, тепло уйдет! На кухню пожалуйте.
Я узнал свой гарнитурчик и квелую занавеску, из которой солнце за двадцать лет выело так раздражавшие меня розовые цветочки. Вместо допотопной газовой плиты стояла покрытая ржавчиной «буржуйка», на ней, наполняя помещение смрадом, кипела кривобокая алюминиевая кастрюля. Трудно было поверить, что в нескольких остановках от этого убожества находится квартира Ксении, напичканная умопомрачительной техникой. Казалось, мы вновь перенеслись в прошлое, в какие-то дикие времена, где люди питаются собачьими консервами, а шедевры литературы полосуют на самокрутки.
– Слушаю вас, – напомнил о себе хозяин. – Учтите: в долг больше не даю, только за наличные. Есть тушенка, фасоль, сухой картофель, – скороговоркой перечислил он. Затем повернулся к Ксении и добавил. – Утонченным натурам могу предложить духи.
– Какие духи?
– Что значит «какие»? – Возмутился старик. – Духи – они и есть духи! Пахнут приятно.
– Мы не за этим, – сказал я. – Нам бы Ташкова разыскать.
– Не за едой? – Растерялся он. – Зачем же я вам понадобился?
Ксения носком ботинка подвинула мне табуретку – я собирался сесть прямо на липкий пол.
– Дедуль, не шути так, – предупредила она, но я уже знал: он и не шутит.
Человек выглядел гораздо старше Мефодия, передавшего мне дискеты. Ни лоска, ни блеска – лишь сгорбленный скелет, обтянутый пупырчатой кожей. Вместо мускулатуры – стариковские сухожилия, похожие на лапки насекомого. Крупный нос между дряблых щек заострился и приобрел форму маленькой чахлой свеклы. Одет, вернее, завернут старик был во что-то такое, что одновременно напоминало и плед, и мешок. Глаза… нет, посмотреть ему в глаза я не решился.
– Так это и есть Мефодий, – сказала Ксения и тактично покинула кухню.
Проводив ее тревожным взглядом, Мефодий воззрился на меня, требуя объяснений.
– Не бойся, – успокоил я.
– Я, милок, давно ничего не боюсь, – проговорил он, разворачивая один из слоев своей одежды- капусты.
В его ладони появился компактный хромированный револьвер. Мефодий не угрожал, он лишь показывал, что обидеть его будет не просто.
– Узнаешь? – Спросил я, поворачиваясь то анфас, то в профиль.
По дороге сюда я мечтал только об одном: плюнуть Мефодию в морду, но, глядя на это ничтожное существо, разгуливающее по собственной квартире с дамским револьвером, я растерялся.
Мефодий-плагиатор тоже был жалок, однако им двигало тщеславие – черта низменная, но человеческая, родная. Пытаясь обыграть судьбу, он оставался по-своему честным и принял личное участие в тотальной лотерее под названием «перекрои историю». Кто мог предвидеть, что тираж обернется гусарской рулеткой, где вместо полупустого барабана – пулеметная лента, которой хватит на всех. Он был подлец, но его подлость вписывалась в какую-то логику.
Мефодий, которого я встретил здесь, вызывал лишь чувство гадливости. Меня не интересовала его биография – человек зарабатывал на чужой беде, и какое бы он не пережил лихо, оно не могло этого ни оправдать, ни объяснить.
– Послушай, Ташков, ты серьезно меня не помнишь?
– Вроде, на меня похож – в молодости. Нет.
– Да, Ташков. Тебе привет от… – я назвал десяток имен, начиная с родителей и заканчивая Кнутом.
– Откуда? – Испуганно спросил Мефодий. Он потрогал свободной рукой револьвер, словно почувствовал, что тот стал мягким.
Доказывать наше родство было противно, но необходимо. Когда Мефодий понял, что о первых тридцати годах его жизни мне известно все – лучше, чем ему самому, ведь моя память моложе, – он принял меня за приблудного отпрыска. Потом он решил, что я собираюсь его шантажировать, и вновь затеребил блестящий пистолетик.
Ксении надоело отираться в коридоре, и она вернулась на кухню. Послушав минут пять, она зевнула и сказала:
– Брось его. Неужели ты не видишь? Это не тот.
Я отвлекся от бесплодного спора и пожалел, что битый час выворачивался перед каким-то коробом с костями. Действительно, если б Мефодий участвовал в эксперименте, он давно бы уже согласился с тем, что я – это он. Я умолк и встал, чтобы уйти, но в этот момент его ссохшийся, измельчавший мозг наконец проснулся.
– Получается, мне сейчас одновременно и пятьдесят, и тридцать?
– Нет, тридцать – это мне.
