– В Измайловском парке.
– Прямо тут, что ли?
– В двадцать шестом.
– Ну и как там?
– Что-то похожее я читал у отчима. Страшный сон, да и только.
– Как ты узнал о его гибели?
– А как узнают факты своей биографии? Вспомнил, – простодушно ответил Тихон. – Зато ума не приложу, откуда тебе известно про гранату.
– Которой ты Иван Иваныча угрохал? Видел в твоем арсенале с такими же наклейками.
– Я что, и чеку там же оставил?
– Конечно, ее под окном нашли. Или подожди… Она из моего кармана выпала, когда я через окно летел.
– А к тебе она как попала?
– Да у тебя же и конфисковали! – Для Тихона такая недогадливость была непростительна. – Когда в автобус отвели – помнишь, у выхода стоял? – все отняли: и машинку, и чеку.
– Эту? – Он показал стальное кольцо, которое я тогда спутал с деталью от брелока.
– Да. Теперь тебя не поймали, вот она и осталась. Или что-то не так?
– Та граната тоже пошла на Фирсова. Только не в две тысячи первом, а в тридцать восьмом. В бункер я ее бросил, понятно?
– Да какая разница?
– В принципе, никакой. Только странно все это.
– Тем более, что в бункере она не взорвалась. Иначе кто бы меня там допрашивал?
– Теперь уже никто. Вовремя ты оттуда слинял.
Дальше ноги не шли. Я остановился, пытаясь вспомнить, о чем мы только что беседовали. Как он сказал – никто? Что это значит? Погибли. Все. Зачем? Фирсова надо убивать везде и всегда, это правильно.
– Но там же Ксения!! – Крикнул я на всю улицу.
– Кто?
– Девушка, я тебе о ней говорил.
– Миша…
– Давай, Тихон, включай дырокол!
– В подвале много комнат, – возразил он.
– Днем нас держали в главной, с Лиманским.
– Там, где керосин? Черт…
– Включай, Тихон!
– Подожди, надо сообразить, какого числа и во сколько. Может не получиться.
– Ты же гений, – заклинал я. – Кнута успел из-под колес вытащить?
– Успокойся, Миша. От спешки ничего не зависит. Важно не промахнуться, слишком рано – тоже плохо. Неизвестно, что сейчас у Фирсова в памяти. Боюсь, нас оттуда не выпустят.
– Я сам пойду, только скажи дату.
– Не горячись. Мы постараемся. Раз она тебе так дорога… Кто же знал?
– Ты ее видел?
– Я не заглядывал. Бросил, и все.
– А если там никого не было?
– Кто-нибудь, да был.
Обнадеживать Тихон не умел.
Мы зашли на газон и укрылись за высокими неухоженными кустами. Нам повезло, что еще не зима, и маленькие круглые листочки пока еще не оборвались. Какой-то мужик понимающе заулыбался. Я ответил красноречивым жестом, мол, ничего не поделаешь, пиво. Проснувшийся Тишка истолковал наш маневр напрямую и, позевывая и ежась от холода, начал расстегивать ремень.
– Правильно, всегда пользуйся любым подходящим случаем, – назидательно проговорил Тихон. – Потом будет некогда.
– Мы что, берем его с собой? – Удивился я.
– Нет, бросим по дороге!
Тишка даже ухом не повел – то ли он еще дремал, то ли уже привык к чудному юмору взрослых.
Поразмыслив, я последовал примеру ребенка. Будущее такой возможности могло не предоставить.
Мы шагнули в дыру, и дома моментально обветшали, покрылись какой-то неуловимой пленкой старости, точно запаршивели. На улице заметно потеплело, да и солнце как будто поднялось выше. Тихон настроил синхронизатор на один из летних месяцев, скорее всего на август, и выбрал время около полудня. Две тысячи двадцать шестой.
– Зимы не будет? – Обрадовался мальчик.
– Пока мы этого не захотим.
На проспекте народные массы с невиданным энтузиазмом мели тротуары. Среди десятков метел не было двух одинаковых, из чего я сделал вывод, что каждый работник принес свою. В одежде преобладали густые темно-коричневые тона, но на моду это было совсем не похоже. В обуви также наблюдалось странное единообразие: женские модели практически не отличались от мужских и сильно смахивали на допотопные галоши. По обочине полз трясущийся трактор с прицепом, в который сваливали пыльный мусор.
Многие окна семнадцатиэтажек были прикрыты рыжей фанерой, иногда попадались куски наглядной агитации с ничего не значащими фрагментами. На крыше одного из домов шатался, грозясь сорваться вниз, огромный щит с надписью «НЕТ ВОЙНЕ!». Вокруг этого дома никто не убирался.
– До бункера лучше добраться здесь, – сказал Тихон. – В тридцать восьмом по камням будем тащиться неделю, а автобусов там нет.
– За исключением одного, – уточнил я.
– Конь вечно пьет за рулем, мы с такими не водимся, правда, Тишка?
– Я дружу, с кем вы, – дипломатично отозвался тот.
Тихон пихнул меня локтем, приглашая посмеяться, но я не смог. Я пытался успокоить себя тем, что его граната взорвется только через двенадцать лет, однако самообман не удавался. Время относительно – это я уяснил давно и крепко.
Дворники были не единственными людьми на улице: вдалеке, заложив руки за спину, прогуливался усатый страж порядка в черной форме; дамы несли крошечные, с претензией на изящество сумочки и полные каких-то предметов сетки; несколько мужчин, не иначе – местных чиновников, важно помахивали угловатыми чемоданчиками. Выглядели чемоданы совсем не опасно. Не так, как те, что привели к власти моложавого полковника Фирсова.
– Подвал находится на площади Свободы. Где она у вас? – Осведомился Тихон.
– Скорее у вас, чем у нас.
– В тридцать первом году ее не было.
– В две тысячи шестом – тоже. Приехали…
Мы опросили около десяти человек, но никто из них о такой площади не слышал. Разочаровавшись в трудоспособном поколении, я обратился к дряхлому дедушке, гревшемуся на скамейке, но и он в ответ лишь потряс седыми кудрями. Оставался еще добродушный милиционер, но его тревожить почему-то не хотелось. Все говорило о том, что никакой Свободы, то есть площади ее имени, в Москве не существует, и наш вопрос мог быть истолкован как провокация.
– Ты можешь объяснить, где в твоем времени располагался бункер? Что там было до войны?
– По-моему, в центре, – пожал плечами Тихон. – Кажется, банк или библиотека.
– А конкретнее?
– На худой конец доберемся через паром.
– Ты же его сжег.
– Дорога-то цела. Давай хоть оружие заберем.
Половину станций темно-синей ветки успели переименовать, но «Измайловский парк» остался под прежним названием.
