— Десять пенсов.
Всего получалось семьдесят пенсов, или семнадцать с половиной на каждого из четверых.
— Майк, как думаешь, Мейбл бросит меня из-за того, что я постригся?
Появились Мейбл и Джин. Они нетвердо ступали по тротуару в туфлях на высоченной платформе. Мейбл была в коротенькой полосатой юбке с оборками, в кофточке и клетчатом жакете. Джин — в розовой юбке и фиолетовой блузке с широченными рукавами.
— Не бросит, не бросит, — успокоил Майк.
Мейбл закричала:
— Луи, ты подстригся? Прямо лысый какой-то! Не буду я встречаться с лысиком.
— Да это последний писк, — сказал Луи. — Разве ты не видела по телеку? Называется «стиль Будда».
— Но ты же не буддист, — возразила она, — ведь так?
— Я людоед! — заявил Луи и исполнил пляску вокруг фонарного столба.
Прохожие оглядывались, улыбались, Мейбл рассмеялась.
— Пожалуй, тебе идет, — сказала она.
— Ну, что я тебе сказал, Луи, — заметил Майк.
Все было в порядке. Пожертвовав прической, Луи не потерял свою девушку. Значит, игра стоила свеч — если, конечно, удастся получить работу. Если…
— Ну, что будем делать? — спросил Майк.
В «Классике» давали фильм «Малолетние девственницы», но билет стоил 50 пенсов.
— Пошли по Хилл-стрит, — сказал Луи. Обычно именно ему приходили в голову разные идеи. — Дойдем до заведения, где играют в лото, ладно?
Они двинулись по улице. Луи с Мейбл, за ними Майк с Джин. Девушки покачивались на платформах. Мальчики небрежно шли в сине-белых кроссовках. Они очень гордились своими девушками, считали их красавицами. Луи взял Мейбл за руку. Майк взял за руку Джин.
Ребята попытались сообразить, как провести целый вечер, имея в кармане по семнадцать с половиной пенсов на каждого.
Многие магазины на Хилл-стрит были зашторены металлическими щитовыми ставнями. Рядом с игорным заведением у входа в магазин электрооборудования, хозяин которого разорился, сидело какое-то странное существо. Он — а может быть, она? — несмотря на жару закутался в несколько пальто. Вокруг валялись набитые чем-то полиэтиленовые мешки. Из-под пальто торчали голые ноги. На голове — старый кожаный шлем. Руки настолько черны, что Луи сперва подумал: он — свой. Но потом разглядел вокруг губ розовый кружок. Черное — это была грязь.
— Тьфу, — сказала Джин.
— Небось весь во вшах, — сказала Мейбл.
— Вся, — поправил ее Луи.
— Ни одна женщина не допустит себя до такого, — сказала Джин.
— Отвратительная старуха, — сказала Мейбл.
— Не такая уж она старая, — сказал Майк.
— Тогда она чокнутая, — сказала Джин.
— Ей просто все надоело, — заключил Луи.
Старуха не обращала на них никакого внимания. Она ела кусочек торта с розовым кремом.
— Это несправедливо, — сказала Мейбл. — Не имеет она права есть торт, раз живет на пособие.
— Это ее деньги, — сказал Майк.
— Ничего подобного, — сказала Джин. — Мы платим налоги, чтобы такие вот получали пособие.
— Это деньги отдела соцобеспечения, — уточнила Джин.
— А что позорного в том, чтобы пользоваться соцобеспечением? — сказал Луи.
Его матери иногда приходилось обращаться за дополнительным вспомоществованием, потому что отец тратил почти все пособие на выпивку.
— Конечно, не позор, — сказал Майк.
Он всегда поддерживал друга. Но в глубине души Майк считал, что все должны зарабатывать на жизнь трудом, а не существовать на пособие.
— Она общественный паразит, — сказала Джин.
— Она паразитирует на здоровом теле общества, — поддержала ее Мейбл.
Старуха слизнула вишенку, венчавшую кусок торта. На подбородке у нее выросла борода из крема.
— До чего отвратительна, — сказала Джин.
— Ее следовало бы запрятать куда подальше, — откликнулась Мейбл.
Луи взорвало. Это было выше его сил — видеть, как девушки глумятся над несчастным существом.
— Да с чего это вы такие злые! — закричал он. — Хотел бы я посмотреть, как вы уплетали бы торт, если бы спать вам приходилось в подъездах!
— Нечего доить собес, — назидательно произнесла Мейбл.
— Вот именно, — сказала Джин.
— Конечно, вам хорошо, — сказал Майк. — Спите в теплой постельке, еду готовит мама. Покупают вам новенькие туфли и шмотки. А есть люди, которые не могут получить работу. Вам это известно? В конторах по найму километровые очереди. Человек не виноват, если нет работы.
— Только лентяи не работают, — сказала Джин.
— Кто хочет, тот получает работу, — сказала Мейбл.
Всем четверым кровь бросилась в голову, мальчики смотрели на девушек волками, а те отвечали им взаимностью. Стоя на раскаленном асфальте, они жарко спорили.
— А ну их к черту! — вдруг сказал Луи. — Пошли, Майк. Обойдемся без этих благородных девиц.
— Плакать не станем, — ответили девушки.
— Во всем виновата моя стрижка, — сказал Луи, когда девушки удалились, покачиваясь на своих платформах. — Зря я подстригся.
— По крайней мере сэкономили 70 пенсов, — сказал Майк.
— Все равно они дуры. Будто легко получить работу. Неправда это.
— Девчонки ничего в этом не смыслят.
— Куда им! Только и думают, как выйти замуж.
Предмет их спора дремал. Крошки торта так и остались на ее подбородке.
— Ну, вот мы и пришли, Тони. Видишь, как здесь хорошо. Я тебе всегда говорила. Смотри, растения в горшках. Убери волосы со лба. Выпрямись. Ты должен произвести хорошее впечатление.
Приемная конторы Додзуэлла и Амберлей была покрыта густым коричневатым ковром. Повсюду действительно стояли растения в горшках. Лампы дневного света окрашивали комнату в розовый цвет. Жалюзи на окнах защищали от лучей солнца. Молодые женщины сидели за блестящими пишущими машинками. Одна из них двинулась им навстречу. Ее прическа напоминала кучу морских ракушек.
— Мой сын пришел на собеседование, — сказала, обращаясь к ней, миссис Джонсон.
Женщина посмотрела на Тони. Он чувствовал себя неловко, переступал с ноги на ногу, ладони горели.
— Как вас зовут?
У Тони язык прилип к гортани.
— Тони! Да скажи леди, как тебя зовут.
— Энтони Джонсон. — Ему хотелось стать мухой, чтобы вылететь в окно и спастись.
Они сели. Тони уставился на носки туфель. Стрекотали пишущие машинки. Телефонистки отвечали на звонки преувеличенно вежливо. Ему хотелось умереть.
— От тебя будут ждать, чтобы ты каждый день приходил в свежей белой сорочке, — шепнула миссис Джонсон. — Выпрямись, Тони. Да не смотри исподлобья. Сделай вид, что тебе интересно.
Но ему не было интересно, в этом-то и была вся беда.
