Но мотор не заводился. Врач метнул в сторону шофера рассерженный взгляд.
— Быстрей! — приказал он. — Быстрей! Больного везем.
Шофер заметил: Солдатенков волнуется. Он очень волнуется: часто затягивается сигаретой, и пальцы его дрожат. 'Почему он нервничает? Куда так спешит?' — думал шофер.
Он утопил головку стартера до отказа. Мотор фыркнул, кабина вздрогнула, и санитарная машина выехала за ворота госпиталя.
И вдруг шофер услышал удивившие его слова. Солдатенков сквозь зубы ругался и сетовал.
— Изверги эти немцы! — шептал он. — Не приняли раненого в госпиталь. Куда теперь его везти? Обратно в эту чертову Выпь велено. А там и больницы-то нет.
Хоть в сугроб выбрасывать, а он совсем плох, еле дышит. Кто его там примет!
Шофер побоялся что-нибудь сказать, но в душе был совершенно согласен с доктором. Еще в лагере военнопленных он узнал, как фашисты обращаются с советскими людьми.
Столяров и Колос ждали санитарную машину на лесной проселочной дороге, ведущей к селу Выпь. Ночь давно сменилась утром, а известий из города не поступало.
В напряженной тишине было слышно, как фыркают и звенят уздечками промерзшие, спрятанные в овраге неподалеку от дороги лошади.
Геннадий, чтобы согреться, прыгал на одной ноге, бил рукавицей об рукавицу и то и дело осведомлялся у Алексея насчет времени.
Наконец откуда-то со стороны дороги донеслось гудение мотора.
— Они! — сказал вслух Колос, хватая Алексея за рукав. — Надо выводить лошадей!
— Подожди! — остановил его Столяров. Если свернут сюда, тогда действительно они. А может быть, кто другой едет?!
Еще с минуту они постояли, стараясь не шуметь.
Скоро между деревьев замелькала машина. Она медленно переваливалась с сугроба на сугроб, а когда подошла поближе, разведчики увидели на ней красный крест.
— Лошадей! — крикнул Столяров.
Геннадий сорвался с места и бросился прямо по снежной целине в овраг.
Алексей вышел из-за дерева и направился навстречу машине. Он бежал, увязая в снегу, и ветки кустарника царапали ему лицо. Уже на опушке Алексей остановился, тяжело дыша.
'Стоп! Спокойней!' — приказал он себе и на всякий случай снял автомат с шеи, непослушными пальцами спустил предохранитель.
Машина остановилась метрах в пятидесяти от леса.
Хлопнула дверца — из кабины вышел невысокий человек в шапке-ушанке. 'Наверное, Солдатенков', — подумал Алексей.
Он не знал врача в лицо. Шерстнев описал Алексею только его приметы. Да передал пароль.
Не спуская замерзшего пальца со спускового крючка, Алексей зашагал навстречу фигуре в белом халате, накинутом сверх пальто. Ступал осторожно, зорко следя за каждым движением незнакомца.
'Все может быть, — думал Алексей, — и провокация тоже'..
Но в руках у человека не было оружия. Да и выглядел он отнюдь не воинственно. Грузная фигура, круглое, добродушное лицо, толстые губы, небольшие немигающие глаза.
— Больной прибыл? — спросил Алексей…
— Прибыл, — ответил незнакомец в белом халате. — Температура высокая.
Это была условная фраза. Услышав ее, Алексей опустил автомат. Они немного отошли от машины.
— А шофер? Как быть с шофером? — спросил Алексей.
— Боится партизан. Как вас увидели, я сказал, чтобы он тихо сидел, а я пойду, сам улажу дело… Но не спускайте с него глаз, а то как бы не угнал машину.
Алексей направил автомат на машину, где виднелось позеленевшее от страха лицо шофера. Тот, видно, читал мысленно себе отходную.
— Ну а что с Готвальдом? — вырвался у Столярова нетерпеливый вопрос.
Солдатенков вполголоса рассказал, что все идет по плану. За день до пожара в селе Выпь он положил курсанта как безнадежного в изолятор. Туда же принесли по его приказу и привезенного с пожара Готвальда.
А когда полковник Вернер приказал убрать русского, он выполнил его указание. Убрал. Но только не Готвальда, а курсанта. И вот теперь этот человек лежит в санитарной машине.
— Завтра Готвальда переведем обратно в палату.
Скажу, что стало лучше.
— Осматривали его лицо?
— Да.
— Похоже на ожоги?
— Вполне. Я бы сказал — мастерская имитация.
Кто это делал?
— Адам Григорьевич. Кстати, он передавал вам привет.
Лицо Солдатенкова озарилось улыбкой, но он сразу помрачнел.
— Да бедняга и сам подпекся изрядно на пожаре.
Не жалел себя. Руками схватился за что-то горячее — кожа сошла. От волос и бровей ничего не осталось.
Какие-то теплые слова рвались у Алексея из души.
Валентин, такой молодой, красивый, лежал теперь в госпитале, среди врагов, да еще мучился от ожогов…
А ведь говорили — не лезь! Достаточно и того, что сделал с твоим лицом Адам Григорьевич. Нет, не послушался. Какой героизм!
А Солдатенков? Он уже не молод. Как пошел он на это трудное задание? Вот сейчас они идут, разговаривают, а на них смотрит шофер санитарной машины.
Кто он — друг или враг? Ведь Солдатенкову надо вернуться в город, иначе немцы всполошатся. В госпитале начнется повальный обыск, и тогда все пропало.
Надо сказать врачу что-то теплое, ободряющее.
Но Столяров не успел. Послышался скрип полозьев и звяканье уздечек. Это подъезжал в санях Колос с другими партизанами.
Странное чувство испытывал Алексей, когда он в партизанском лагере допрашивал выкраденного курсанта. Адам Григорьевич так хорошо организовал лечение обожженного курсанта, что тот через два дня пришел в себя, еще через несколько дней мог сидеть и говорить.
Алексей знал по опыту, как важно во время допроса следить за выражением лица пленного. Оно как бы помогает понять ход мыслей, иногда убеждает в искренности показаний, иногда выявляет их лживость.
Не только глаза — зеркало души. Зеркало — это все лицо.
А теперь перед Столяровым сидел человек как бы без лица, вернее с лицом мертвым, безжизненным, скрытым бинтами. И оттого Алексея не покидало ощущение, что он беседует с маской.
И Алексеи и Колос прекрасно понимали, что жизнь Готвальда и судьба всей операции зависят теперь от этого пленного. Пока Валентин не будет знать все или почти все о своем оригинале и его знакомых, друзьях, начальстве, он беспомощен и беззащитен. Его могут разоблачить в любую минуту. Успех допроса — успех всего задуманного дела.
Курсант охотно назвал свое имя и фамилию — Зотов Сергей Иванович. Но когда Алексей попросил назвать место, откуда его привезли в госпиталь, тот опустил голову и промолчал.
— Хорошо, — сказал Алексей, — тогда я подскажу вам: Блестковская школа абвера.
Зотов снова промолчал. Колос и Столяров переглянулись. А что, если Шерстнев что-нибудь напутал? Или вдруг пленный откажется давать показания? На минуту Алексей ощутил под ложечкой неприятный холодок.
Нет, надо заставить пленного говорить.