Мур — 23-го февраля 1934 г. (9 л. 23 дня) — 1-ый школьный год.
Вот я сегодня глядел на учительницу и думал: — Вот у нее есть какая-то репутация, ее знают в обществе, а мама — ведь хорошо пишет? — а ее никто не знает, п. ч. она пишет отвлеченные вещи, а сейчас не такое время, чтобы (писать) читали отвлеченные вещи. Так что же делать? Она же не может писать другие вещи.
Первая школьная consigne[248] (со слов нынешнего Мура).
Задали тему для сочинения Charlemagne,[249] и нужно было сказать, что сделал с оставшимся золотом St. Elois. A я написал: — Il s’acheta une patinette.
— Qu’est-ce que ca signifie?[250] — мне сказали. Я пожал плечами. А потом дали consigne.
ИЗ ОСТАВЛЯЕМОЙ ТЕТРАДИ — ЗИМА 1931 Г. — 1932 Г. — ПОЭТ И ВРЕМЯ (СРЕДНЕ-БОЛЬШАЯ, РЫЖАЯ)
— Стихи — как всё что чрезвычайной важности (и опасности!) — письмо зашифрованное.
Стихи: созвучие смыслов.
(Кламар, 23-го апр<еля> 1932 г.)
Внешняя рифма только путь к рифме внутренней, слуховое созвучие только путь к смысловому созвучию.
Душе, чтобы писать стихи нужны впечатления. Для мысли впечатлений не надо, думать можно и в одиночной камере — и м. б. лучше чем где-либо. Чтобы ничто не мешало (не задевало). Душе же необходимо, чтобы ей мешали (задевали), п. ч. она в состоянии покоя не существует. (Покой — дух.) — (Что сказать о соли, к<отор>ая не солёная… Что сказать о боли, к<отор>ая не болит?..) Покой для души (боли) есть анестезия: умерщвление самой сущности. Если вы говорите о душевном покое, как вершине, вы говорите о духовном покое, ибо в духе боли нет, он — над. (…Или вы говорите о физическом здоровье.) «Я знаю, я породил смертного сына» — есть ответ духа Гёте, Гёте — духа, des Geistes — Goethe.[251] Есть ответ бога. Душа его болела как у всех — и больше, ибо после этого бессмертного ответа — смертный живой поток крови, чуть не унесший — душу, которой он и был. Душа знает одно: болит. Есть одно: болит. Как болит — стихи. «Переболит» — быт: дурной опыт.
— Творческая воля есть терпение.
28-го апр<еля> 1932 г.
Мур — 10-го янв<аря> 1932 г.
Мур — смесь лукавства и гордости:
— Раньше реки тихо текли — и теперь так текут…
— Не только деревни, не только избушки, но и дерево, и этого бы дерева никакими топорами не вырубить…
(Отрывки из моего «Искусства при свете Совести», к<отор>ое однажды при нем читала вслух Але.)
— Как страшно, д. б., резать человека, как это д<окто>ра могут?
— Учились — и крепкие нервы.
— Они наверное в очках.
— Когда будет Поэт и Время,[252] я буду говорить гораздо проще. Нужно, чтобы у Поэта было время, а для того, чтобы у поэта было время, нужно достать время: расковырять время.
(31-го янв<аря> 1932 г., 7 л. без одного дня)
Во сне (я)
— Совесть должна разучиться спрашивать: за что?
Мур — Пасха 1932 г. (1-го мая 1932 г.)
Страстная Пятница
Мур — до исповеди, припоминая:
— Черти. — Злопамятность. — Ругань. — Драка.
… — Наоборот: я их ненавижу. — (Увещевания священника.) — Ну, прощать-то я их м. б. и буду, но уже любить — не-ет!
Аля рассказывает сон, мрачный (две ночи)
Мур: — Ce n’est pas qu’un reve, un — только не joli, a vilain — reve! [253] (Из фильма Congres de Vienne — Le Congres s’amuse)[254]
<Рукой Мура:>
Бордо, 24 декабря. —
В 8 часов вечера со станции Мон-де-Марсан отошел пассажирский поезд. Ночь была холодная и туманная. Термометр показывал 5 градусов ниже нуля. Поезд шел полным ходом. Полусонных пассажиров бросало из стороны в сторону. Не доходя до станции Моко-Банке поезд начал замедлять ход и, наконец остановился в поле. Прошло 10 мин. 20 минут. Обеспокоенные пассажиры повыходили из вагонов. В чем дело? Не случилось ли несчастия? Несколько человек направились к локомотиву, чтобы расспросить
