лоск на Михель-Иоахима имела единственным результатом то, что свечные огарки он стал собирать в особый мешочек, а хлебные корки – отдельно, тогда как раньше сыпал без разбору.
Екатерина I, прочитав отчеты Волконского, вздохнула и возвела семейство в дворянское достоинство. А на досуге расположилась начертать герб. Кроме жаворонка, в голову ничего не лезло.
– Как бишь по-латыни 'жаворонок'? – спросила, зевая, государыня у статс-секретаря Остермана.
– Э-э… – смешался Остерман. – А как по-польски, матушка? Или хоть по-ливонски?
Вопрос легко разрешил все тот же Симон-Генрих.
– Skavronek! – убежденно сказал хлебопашец, вызванный для консультаций.
Поразительно, что из всего обширного семейства пернатых Симон-Генрих знал еще только 'гусь', и то в качестве собирательного. Он упрямился, что одного гуся в природе не бывает.
В герб Скавронских, таким образом, были внесены жаворонок и три розы. Последние – в память трех задумчивых сестер, из которых две выбрали женихов с неудобопроизносимыми именами, зато средняя – с именем настолько звучным, что и другие два зазвучали на всю Россию: Симон Леонтьевич Гендриков и Михаил Ефимович Ефимовский.
Всем пожалованы были богатейшие поместья в Кимрах и окрестной Тверской губернии – по верхнему течению Волги. Возможно, сыграло роль созвучие лифляндской ямской станции Валги и полноводной русской Волги.
Виновник всех вышеперечисленных событий – новопожалованный граф Федор – на другой же день по въезде в имение пустился во все тяжкие и скончался от запоя, не приходя в сознание. Мораль: если случилось в жизни выругаться так, что Фортуна обернулась, следует по крайней мере бросить пить.
Карл ударился в другую крайность: прежде всего прогнал моментально набравшуюся дерзости графиню Скавронскую, предварительно выпоров на конюшне. И занялся воспитанием сына – Мартына Карловича, в чем и преуспел.
При Елисавет Петровне граф Мартын Скавронский сделался генерал-аншефом, обер-гофмейстером и Андреевским кавалером. Елисавет Петровна сосватала любимца за Марью Николаевну Строганову. По очень внятной причине: богаче невесты в России не нашлось.
В 1776 году Мартын Карлович отошел в мир иной, оставив громадное состояние единственному сыну – нашему герою Павлу Мартыновичу Скавронскому.
15
Пока Джулио примирял материю с духом, все оказались за столом. Екатерина Васильевна сидела прямо напротив рыцаря, а Павел Мартынович пересказывал подвиг Сакена при штурме Очакова.
– Представь, Тюша, турки захватили лодку Сакена и привязали к нему свои галеры… Налей-ка, братец. – Скавронский обернулся к дворецкому.
– У Сакена была дубль-шлюпка, – поморщился Головкин. – С пороховыми магазинами.
– Представляю, – холодно сказала Катерина Васильевна.
Все почему-то посмотрели на рыцаря. 'Кого к кому привязали?' – тяжеловесно подумал Джулио.
Стол в обеденной зале Скавронских был по-казарменному узкий. Собственные ноги, также и ширину стола Джулио без труда выразил в морских футах. Но ноги Екатерины Васильевны… Тут арифметическую прогрессию застилало мистическим туманом. Джулио целомудренно подтянул на всякий случай сапоги под самый стул.
– Дубль? – удивился Павел Мартынович и залпом осушил бокал. – А мне казалось – подлинник. И Сакен ночью приплыл к своей шлюпке и залез в эту, как ее… Представляешь, Тюша?
– В крюйт-камеру, – снова подсказал Головкин, ревниво следивший за рассказом.
– Подлинник? – произнесла Екатерина Васильевна, скользнув взглядом по рыцарю.
Сидя напротив графини, Джулио чувствовал себя так же уютно, как боевой конь на арене ледового цирка.
Во- первых, после 'Ой!' графиня, сделав было шаг навстречу сюрпризу, вдруг остановилась и нахмурилась. Повела рукой, и коробку из рук Робертино вместо приятно удивленной графини принял неприятно-певучий швейцар, не удивленный нисколько.
Во- вторых, Екатерина Васильевна имела привычку держать голову набок. И эта привычка сейчас, за столом, повергла рыцаря в пучину догадок: испытывает? жалеет? подсмеивается?
На самом деле, заметим, лицо Екатерины Васильевны выражало полную безмятежность.
– …и подорвал эту лодку, а вместе с ней четыре турецких этих… – продолжал между тем Скавронский.
– Вы забыли сказать, что Сакен подорвал также и себя, – перебил Головкин и перевел взгляд на рыцаря.
– Представляешь, Тюша? – Павел Мартынович по мере рассказа оживлялся все больше.
Ноги Литты затекли уже до такой степени, что от целого рыцаря в распоряжении Джулио осталась одна верхняя половина.
– Пишут, что Буг осветился ночью от взрыва, будто днем. – Павел Мартынович зажмурился от феерической картины. – А Потемкин…
– Я представляю, папа, – перебила Екатерина Васильевна. 'Оставьте в покое Потемкина!' – хотела, кажется, сказать графиня.
Она в десятый раз пожалела, что спустилась к обеду. Живых рыцарей, положим, еще не встречалось. Но муляжи убедили: круговорот мужчин в природе есть обман зрения. Душа мужчины – рычажные весы. Слева вожделение, справа тщеславие. Задача женщины: следить за перевесом. Скучно, да и лень.
– Много ли еще таких офицеров в русском флоте? – возвысив голос, сказал Головкин. – Вы, конечно, читали о Сакене, господин капитан? – обратился он к Джулио.
'Шесть футов, – в очередной раз вывел измученный Джулио. – Никак не меньше'.
Он выпростал наконец из-под сиденья затекшие ноги – словно вывернул из запасных гнезд два чугунных пушечных ствола.
– А вы разве знакомы с флотовождением? – вместо ответа приглушенно спросил он Головкина, едва сдержав вздох облегчения из самых глубин.
Джулио никак не ожидал, что первая же встреча с красивой женщиной на материке смутит его. Его, который смущение относил к симптомам нечистой совести. То есть общим слабостям человеческого рода, проживающего за границами Мальтийского архипелага.
Екатерина Васильевна вдруг почувствовала, как что-то властно прилегло к ноге под столом. И оно, это 'что-то', не могло быть ничем иным, кроме… 'Еще один, – грустно подумала Екатерина Васильевна. – Этот хоть подвиг совершил – крестик нашел'.
Опустив глаза, она, не меняя позы, поправила прическу и наткнулась на бутон. Вынула из волос, поиграла перед лицом и принялась отщипывать лепестки на скатерть. 'Рыцарь! – усмехнулась она про себя. – Вожделение или тщеславие?'
– Какое это имеет значение? – холодно сказал рыжий, пристально глядя на Литту.
Но Джулио начисто забыл, о чем спрашивал Головкина. Он никогда не видел, чтобы общипывали розу.
– Да он же служил во флоте! – вклинился Павел Мартынович, кивнув на рыжего. – За дерзость переведен в статские. А за неумение скрывать свои мысли произведен в дипломаты…
Екатерина Васильевна предупреждающе подняла глаза на мужа. 'Или показалось?' – думала она. Под столом было тихо. 'Неужели показалось? Может быть, случайно? Нет, не может!'
Да, как говорил современник графини поэт Анджей Добрынин, 'голова красивой женщины полна случайностей, но ноги красивой женщины – одна сплошная необходимость'.
– Ты что же, эт самое, братец, не наливаешь? – Павел Мартынович дерзко не заметил предупреждающего взгляда графини.
Ноги Джулио медленно отходили. Мурашки, словно сорвавшись с цепи, устремились от рыцарских сапог по шнуровке – прямо к солнечному сплетению. Джулио, словно весь наполнившись шипучей водой, немо
