глядел на Головкина. 'О чем разговор?' – мучительно старался вспомнить он.
Екатерина Васильевна скользнула взглядом по лицу рыцаря.
Увидев Джулио, а потом воскресшую коробку, графиня проделала простую умственную операцию. Матрос из кондитерской оказался рыцарем. Следовательно, вором быть не мог. Однако итальянец мог свободно вора отыскать. Зачем? При этом нагло делал вид, что остался к ней равнодушен. 'Нет, но неужели случайно?' – с досадою думала теперь графиня.
'Подвигами, подобными подвигу Сакена, пестрит вся история ордена. Рыцарь, воспитанный в презрении к смерти, не впечатлился подвигом русского капитана в неизвестных ему морях', – прочитал Головкин на застывшем лице Джулио.
Джулио вдруг почувствовал, как что-то мягко коснулось его ступни под столом.
'Что это?' – с ужасом подумал рыцарь.
– Ну да! – раззадорился Скавронский. – Произведен в дипломаты! А чего тут стесняться? – он посмотрел на Головкина и на Катю. – Причем не без протекции ее вот дядюшки, – он ткнул толстым пальцем в жену, – князя Потемкина! Слыхали? – залихватски обратился он к Джулио.
Сделавшись монахом, Джулио счастливо избежал ханжества. Однако представить, что икона невинности, сидящая напротив, могла даже просто помыслить о происках под столом… Едва оттаявшие ноги, впрочем, не могли с надежностью донести – было или не было? Джулио замер, боясь взглянуть на графиню.
Головкин вдруг густо покраснел, вернее, как это бывает у безнадежно рыжих – целиком стал одного цвета с веснушками.
'Было или не было?' – боролся теперь с собою Джулио. И вдруг резко подтянул ноги обратно под стул.
Екатерина Васильевна положила приборы и посмотрела на мужа.
– Слыхали? – не отставал Скавронский. – Хоть и 'князь тьмы' – а кое-кого в свет вывел! Правда, и Ариадны были умелые – Катина матушка вот с сестрой.
Сделалось ясно, что Скавронского несет. Посол говорил с подтекстом, и жало подтекста, ускользая от понимания Джулио, кажется, попадало в цель.
Джулио совершенно не интересовался знать семейные секреты русских господ. Правда, краем сознания с умилением представил Катину матушку.
Катя вдруг поднялась.
– Извините, у меня голова разболелась, – сказала она, уронила общипанный бутон на скатерть и вышла.
Скавронский застыл на полуслове с раскрытым ртом.
Звук отодвинутого Катей стула словно царапнул Джулио по сердцу. Он проводил графиню глазами.
Головкин пожевал губами, посмотрел на Джулио, и кровь отлила от веснушек обратно.
– Что я такого сказал? – вспылил Скавронский и обиженно посмотрел на рыцаря.
Этикет точно предписывал, как отвечать на вопрос Павла Мартыновича. Джулио медленно подцепил спаржу, подождал, пока стекут капельки оливкового масла, и задумчиво отправил в рот.
– В России привыкли к женщинам на престоле, – сказал Головкин в пространство. – Что-то в этом даже есть. Вы, например, когда едете? – повернулся он к Джулио, и глаза его вдруг недобро сверкнули.
– Завтра чем свет, – тихо ответил Джулио.
Головкин криво усмехнулся.
Взойдя поздно вечером на корвет, Джулио прошел в кокпит и прислонился спиною к бизани. Над ним трепетал похожий на хоругвь штандарт ордена госпитальеров: простой белый крест по красному полю. Он подсвечивался снизу трехгранным кормовым фонарем, и Джулио, задрав голову, долго смотрел на игру, в которую свет и ночь играли на ветру с древней эмблемой рыцарской славы.
– Что это вы тут, эчеленца? – на палубу вынырнул Робертино, подошел к хозяину. – Стоим?
Джулио невидяще посмотрел на слугу.
– Она в вас влюбилась, – авторитетно заявил Робертино. – Оно и понятно. Один старый, другой рыжий, а тут – такой красавец!
Джулио не отвечал.
Робертино считал себя серьезным знатоком женских душ и особенно тел. Только обижался, что Джулио не заимствует опыт.
Джулио между тем мучил вопрос: неужели графиня могла повести себя как… Рыцарь даже не решался произнести – как кто. Однако странное дело: на месте подобающего презрения он обнаружил мучительный и… нежный интерес.
Короткое отступление. Если красивая женщина намеренно коснется вас ногой под столом – вашим первым помыслом, увы, будет не укоризна. Вашим первым помыслом будет сочувствие: пораженная вашей личностью, женщина не совладала с собой…
– …а вы молодцом! – закончил Робертино. – Подумаешь, норка!
Чудесно воскресшая коробка должна была поставить рыцаря на дружескую ногу с русским посольством и дальше с русским двором. Такую удачную театральную постановку выдумал он, мальтийский посол Джулио Литта. И такая странная кульминация…
Скавронский, проводив рыцаря, поднялся на половину жены.
– Поразительный человек, – игриво начал он как ни в чем не бывало. – Ай, пропали петербургские вдовушки. Ты заметила, эт самое, сколько темперамента?
Катя лежала с книжкой на канапе в позе, которую Катина няня называла 'Фунт шоколаду в сугробе', а сестра Александра – 'Вчера или никогда!'.
Она по- прежнему хоронилась под собольей шубой, которую Павел Мартынович ненавидел нынче так же сильно, как радовался, когда покупал.
– Вы помнете шубу! – говорила Катя, когда муж, трудно дыша, старался погладить сразу все, что под шубой скрывалось.
– Соболь не мнется, я куплю тебе другую, можно отпарить! – запыхавшись, вываливал он все аргументы.
– Что же отпаривать, когда не мнется? – буднично спрашивала Катя.
– И какой пронзительный взгляд! – продолжал Павел Мартынович. – Нет, рыцарь определенно едет с комиссией… – он на цыпочках придвинулся ближе к канапе.
Катя подтянула шубу к подбородку.
– Никак не предполагал, что эти рыцари…
– Ваши психологические наблюдения, – спокойно сказала Катя, – всегда столь же неожиданны, сколь и неуместны. Вам непременно надо кем-нибудь восхищаться.
И приставила книжку обратно к лицу.
Павел Мартынович замер. Так ребенок, влетев с разлету ногой в сугроб, застынет с растопыренными руками… Еще не зная, что при обратном ходе в валенок набьется сверху леденящего душу снега.
'Русские народные сказки', – механически прочел Скавронский на обложке Катиной книги.
– Но я же извинился! – возмутился Павел Мартынович. – Я же сам пришел!
Всякий обладатель красивой женщины полагает, что раз пришел, значит, извинился. Красивая женщина полагает наоборот: пока не извинился – ты не пришел.
– Тюша, как ты можешь? С другой стороны, если он тебе не понравился… – интуитивно переключился Скавронский, твердо устанавливаясь на ногах.
– Да, не понравился. Он мне не понравился! А что там может понравиться? – она вдруг села. – И прошу вас впредь ставить меня в известность о приглашаемых вами в мой дом персоналиях, потому что…
В этот момент книжка, поехав по скользкому меху, шлепнулась на пол. Павел Мартынович бросился поднять, Катя тоже порывисто наклонилась и ударилась о подоспевшую каменную макушку мужа…
Лишь старая няня, баба Нюня, срочно призванная на подмогу, смогла к ночи утешить разрыдавшуюся в голос графиню Скавронскую.
