обмякла и сползла на стул.
– Погоди, Сониного мужа зовут Вачик, а здесь написано «Вачаган». – Арусяк ткнула пальцем в книжку и удивленно посмотрела на тетку.
– «Вачик» – сокращенное от имени «Вачаган». – Офелия укоризненно посмотрела на Арусяк, схватила трубку телефона и стала набирать какой-то номер.
– Соня, ты? Марета? А где Соня? Уехала? Куда поехала? К мужу на работу? Расстроилась сильно? О господи, тут ошибка вышла, надо срочно догнать Соню, тут Арусяк… – Офелия сжала трубку и скороговоркой рассказала Марете историю про Вачагана, про то, как Арусяк ошиблась номером, и слезно умоляла догнать Соню и остановить ее. – Уф, – облегченно вздохнула она, положив трубку. – Коля поехал на работу к Вачику, надеюсь, что успеет раньше Сони. Ну, натворила ты дел. Соня теперь тебя точно убьет.
– Я не виновата… – жалобно всхлипнула Арусяк.
– Ладно, что теперь… А мама где?
– Она пошла к соседям выяснять, что они про меня рассказывали гонцам.
– Кофе небось пьет с Хамест, – сказала Офик.
Арусяк-старшая вернулась через час. За этот час успела трижды позвонить тетя Марета, угрожая выдрать Арусяк все волосы; дважды звонила Соня и клялась отравить Арусяк крысиным ядом; один раз позвонил муж Сони Вачик и порекомендовал Арусяк впредь быть более осторожной; один раз позвонил Коля и попросил Арусяк дать ему денег в долг.
Придя домой, бабушка села на диван и стала нервно перематывать клубок. Судя по выражению лица, она была чем-то недовольна. С полчаса она молчала, посматривая на внучку и дочь, а потом выдала:
– Убью Ашхен!
– Что случилось? – поинтересовалась Офелия.
– А ничего, убью – и все! – махнула рукой бабушка.
Однако желание выговориться взяло верх, и бабушка рассказала о том, как обошла всех соседей, которых до этого посетили гонцы, и выяснилось, что все говорили об Арусяк только хорошее, и только Ашхен умудрилась брякнуть, что знает одну Арусяк, у которой папа болен страшной кожной болезнью, от которой помогла только чудодейственная моча ее внука. О том, что Петр вылечился от полученных на Севане ожогов исключительно благодаря Аннушкиному крему, Ашхен, конечно же, не знала. Офелия осторожно высказала предположение, что болезнь Петра никоим образом не связана с нравственностью его дочери, а следовательно, бояться им нечего. Но бабушка Арусяк в ответ только тяжело вздохнула, покачала головой и прошептала:
– Может, и не связано, но она женщине-гонцу баночку продала за десять долларов. У ее сына юношеские угри, а Ашхен заверила ее, что моча лечит от всего. Вот так-то.
Арусяк не выдержала и рассмеялась.
– Кстати, ничего смешного. Она даже объявление повесила на двери.
– Какое объявление? – прыснула Арусяк.
– Какое-какое, такое – на двери висит: «Народное средство. Лечит от кожных болезней. Сто граммов – десять долларов».
– Да ладно, не может такого быть, – искренне удивилась Арусяк.
– Может. Кстати, тебе собираться уже пора, скоро Вачаган придет. В чем пойдешь? – поинтересовалась бабушка у внучки.
– В брюках, – ответила Арусяк и поняла, что совершила роковую ошибку. Бабка, услышав слово «брюки», подскочила как ужаленная и заявила, что не для того бегала по соседям и разыгрывала спектакль перед гостями, доказывая, что Арусяк – сама скромность и добродетель, чтобы ее внучка пошла на свидание в брюках.
– А платьев у меня нет, – развела руками Арусяк. О том, чтобы надеть перешитую из любимых джинсов юбку, не могло быть и речи.
– У Рузанны есть, сейчас посмотрим, что можно подобрать! – воскликнула Арусяк-старшая и побежала в комнату невестки.
Совершенно спокойно, как будто так и надо, она открыла дверь шифоньера и стала вываливать на кровать все невесткины наряды, заставляя внучку примерять то юбку с рюшами, то кофточку, расшитую бисером, то какое-то странное блестящее платье. Вещи на Арусяк не налезали, поскольку Рузанна была худой. Дай старушке волю, она бы нарядила внучку в черный наряд плакальщицы, заставила повязать косынку и в таком виде отправила бы на свидание. В принципе Арусяк было все равно. Понравиться Вачагану она не хотела, так что можно было идти хоть в ночной рубашке.
Через час Арусяк, облаченная в странное платье зеленого цвета, стояла перед зеркалом и глупо улыбалась, пытаясь представить, как этот наряд будет смотреться с ее спортивной обувью. Попытки возразить бабушке успехом не увенчались: старушка, отличавшаяся лошадиным здоровьем, вдруг стала хвататься за сердце и просить Арусяк исполнить, может быть, свою последнюю волю.
– Не спорь с ней, – пришла на помощь племяннице Офелия. – Возьми вещи, которые ты хочешь надеть, и сложи их в пакет.
– Угу, – ответила Арусяк.
В это время около подъезда, переминаясь с ноги на ногу, стоял взмокший Вачаган и поглядывал на окно восьмого этажа, откуда периодически высовывалась маленькая старушечья голова и кричала:
– Сейчас выйдет, сейчас!
Собрав внучку, бабушка всплеснула руками и, довольная результатом, посадила в лифт и перекрестила на дорогу. Складывалось впечатление, что от цвета платья Арусяк зависит будущее всей Армении.
– Поехали, – подмигнула Офелия, которая вышла из дома под предлогом похода в магазин и вместо первого этажа нажала кнопку девятого. – Сейчас на крыше переоденешься и пойдешь. На обратном пути снова переоденешься в платье.
Арусяк облегченно вздохнула. На крыше она быстренько втиснулась в последние оставшиеся джинсы, заметив, что с момента приезда изрядно поправилась, кое-как застегнула молнию, засунула в пакет злополучное платье и спрятала его за выступ на крыше, после чего расцеловала тетку и с улыбкой вышла из подъезда, у которого стоял Вачаган с букетом гвоздик.
С минуту жених топтался на месте, а потом предложил Арусяк поехать в город и погулять в каком- нибудь парке. Арусяк, не горевшая особым желанием общаться с Вачаганом, отрицательно покачала головой и сказала, что знает озеро, на берегу которого можно неплохо посидеть и поговорить. Вачаган обрадовался этому предложению, поскольку в последнее время откладывал деньги на поездку к любимой Катеньке и не хотел выгуливать Арусяк, которая наверняка захочет и в кафе посидеть, и на американских горках покататься, и мороженого поесть.
Молодые люди неторопливо пошли к озеру. Вачаган молчал, думая о том, как же ему поступить с Арусяк. Молчала и Арусяк: с тех пор как она обнаружила свой паспорт зашитым в матрас, она искала способ незаметно выкрасть его и улететь в Харьков. Пройдя полпути, Вачаган спросил Арусяк, как она относится к медицине.
– Я тебе уже говорила, что я крови боюсь, – флегматично ответила Арусяк.
– Ну да, ну да, – замялся Вачаган.
– А еще я кошек люблю, – сказала Арусяк.
– Ага, точно, – поддакнул Вачаган.
Остаток пути молодые прошли молча. Любуясь на свое отражение в мутной воде, Вачаган думал о том, что зря напялил костюм в такую жару. Арусяк сидела рядом и что-то чертила палочкой на песке. Сердце Вачагана улетело вместе с Катенькой в Воронеж, но здравый ум, трезвая память и совесть все-таки остались при нем. Последняя терзала Вачагана с того дня, как он переступил порог дома семьи Мурадян и увидел красивую умную Арусяк, так не похожую на других армянских девушек.
«Может, напугать ее?» – подумал Вачаган и стал рассказывать Арусяк о страшных патологиях, которые он видел в мединституте. Он поведал ей о двухголовых младенцах в формалине, о человеке с тремя ушами, о гигантской крысе-убийце, которая загрызала телят, и даже о старушке, в голове которой обнаружили зубы ее недоразвитого близнеца.
– Представляешь, к старости зубы так выросли, что выгрызли ей весь мозг.
Крыса и старушка были плодом воображения Вачагана, потому что он хотел напугать девушку. Но
