Самый клянущийся муж! Твоему теперь слову повсюду
Веры не меньше отнюдь, нежели клятве твоей.
Вечно клянешься ты, Арн, и без устали всем угрожаешь.
Хочешь узнать, какова польза отсюда тебе?
Так ты клянешься, что верить тебе наконец перестали,
Так ты грозишь, что никто тех не страшится угроз.
Арна ногами сильней никого не найдется доселе,
Но отморозил давно руки короткие он.
Жаждет однако сражений. Кто на ноги скор, но увечен,
Думаю, ведаешь ты, что он в сраженье свершит.
Чей необуздан язык, но бессильна рука, у такого
Надо язык отрубить, но не бессильной рукой.
Врач Теодор говорил гноеглазому как-то Маруллу,
Чтобы не пил он, когда стать не желает слепым.
Чтобы явиться не пьяным к врачу (хоть и трудно такое),
Целых два дня без вина жил в воздержанье Марулл.
После, иссохший от жажды, привычным вином соблазненный,
Он у порога врача рухнул на землю ничком.
Вновь пристрастился к вину, хоть глаза свои тем, горемыка,
Им предоставив вино, гибели верной обрек.
'Вот он, мой путь, вы сюда привели меня, верные глазки!
Пейте, прощайте теперь, двое вожатых моих!'
Вкус остается и запах; дивится он, света не видя,
И погружаются тут в мрак непроглядный глаза.
В горе злосчастном, однако, себя он одним утешает,
Тем, что не будет лишен малой толики вина.
Риск, осмотрительный конник, от долгого опыта сведущ,
Не без причины двоих держит несхожих коней.
Да, он их кормит обоих: того, что и птицы быстрее,
Как и того, что ленив больше лентяя осла.
Так, неспешащего, этот к сраженьям подвозит коняга,
Тот же, лишь грянет труба, прочь от сражений несет.
О моя Геллия, лжет говорящий, что будто темна ты.
Сам я судья, что отнюдь ты не темна, но черна.
Ты говоришь: я бела. Я не спорю. Но если бела ты,
Черная кожа зачем скрыла твою белизну?
Я не дивлюсь, что от веса своей ты одежды потеешь:
Полных четыре она югера тянет земли.
Сколько при жизни земли ты носил на себе, облачившись,
Столько в могильном холме у погребенного нет.
Продал недавно еще Гареман отцовские земли,
Тут же молва разнеслась, что неимущ он теперь.
Нет, и талант у него, и усердие есть несомненно;
Думаю, это к нему злая враждебна молва.
В желтое злато, хитрец, обратил он вонючие комья,
Но состоянья никак не наживает себе.
Умерли две, – за тебя уже третья выходит супруга,
Только из трех ни одна верной тебе не была.
Ты же, негодник, за это не только супруг обвиняешь, -
Женский весь род целиком в гневе клеймишь ты, Сабин.
Но если хочешь ты все на весах справедливости взвесить,
Более мягким тогда станешь ты к женам своим.
Если все три жены у тебя были нравов негодных,
Значит, с рожденья от звезд это тебе суждено.
Если ж судьбина твоя быть кукушкой велит тебе вечно,
Как же ты ждешь, чтоб жена звездами править могла?
Чистой была для другого и будет. А то, что с тобою
Прелюбодейка она, – рок твой по праву винит.
Моря безумных валов ты избег при кораблекрушенье,
Но африканский песок горше, чем моря простор.
Вот он у брега лежит, сном тяжелым поваленный наземь,
Гол, обессилен вконец морем, жестоким врагом.
Тут его страшная губит випера. Напрасно, напрасно,
Бедный, от моря бежишь: гибель твоя на земле.
