— Ну и как кадры?
Он махнул рукой:
— А-а…
Раиса заерзала, устраиваясь поудобнее.
— Главное, хотел ведь прийти, — сокрушенно вздохнул Коля.
— Тебя дождешься! — беззлобно возразила она. — У меня дома кот такой был. Все время шлялся! Когда хочет, уйдет, когда хочет, придет. Мышей сроду не ловил, зато колбаску… Представляешь, холодильник открывать научился! Ну не гад, а?
Коля расстегнул ей халатик, сунул руки под байку. Там ничего не было, даже рубашки.
— Ого! — сказал он. — Сюрприз.
— Так ведь легла уже, — объяснила Раиса.
— Всегда так спишь?
— Всю зиму. Весной не топят — все равно. Закаляюсь. Работа в основном на улице, простужаться нельзя. Ну, когда в вагончиках жили, там, конечно, по-всякому приходилось. Раз под утро графин лопнул — вода замерзла.
Она не прижималась к нему и не отстранялась — лишь чуть подвинулась, давая место рядом. И голос был ровен — как начала говорить, так и продолжала. Но именно эта женская естественность, с какой она отдавала послушное тело рукам своего мужика, пронзительно отозвалось в Коле почти забытой домашней сладостью и непроходимой тоской.
— Еще простынешь, — сказал он глухо, уводя руки и запахивая на ней халатик. И добавил, лишь бы не молчать, лишь бы не впускать в душу ненужное и опасное ощущение близости и покоя: — Я ведь к тебе наниматься пришел. Сторожем. Или истопником. Кем поставишь.
— Понял наконец-то, — усмехнулась Раиса.
— Что?
— То! — бросила она и, покачав головой, проговорила невесело: — До могилы шляться не будешь. Каждому человеку нужна крыша над головой!
— Это точно! — бодро отозвался Коля. И заторопился: — Ну, девушка, спасибо за должность, за компанию. Рад был повидать. Там Павлик небось уже окоченел.
— Сам-то не замерз?
— Свитер же! — возразил Коля и повернулся уходить.
— Погоди, — сказала Раиса.
Осторожными шагами она спустилась по лестнице и прошла к себе. Через минуту вернулась и отдала ему сверток в газете. Сдобно запахло печеным тестом.
— В счет жалованья, что ли? — спросил Коля. — Такая работенка мне годится.
— Вовремя надо было приходить. Больше бы досталось. Девчонки, хоть и с дня рождения, а знаешь как приложились!
Коля стоял у самой лестницы, даже руку положил на перила. И сам не понимал, чего теперь медлит.
— Я завтра в день, — сказала Раиса буднично, — а они в вечер.
— Понятно, — кивнул Коля.
— Смотри, — пообещала она так же буднично, без угрозы, — не придешь — сама приду. Таких дураков только на цепочке и водить.
Коля вдруг положил дареный сверток на подоконник, распахнул Раисин халатик и при блеклом свете лестничной лампочки долго и грустно на нее глядел. И сейчас, в полумраке, тяжеловатое Раисино тело выглядело некрасивым, но от этого казалось не хуже, а родней, что ли… Внезапно захотелось — вот уж дурость! — встать на колени. Конечно, он себя преодолел, только вздохнул, но вздох вышел странный, стонущий.
— Не насмотрелся? — спросила Раиса.
В голосе ее и глазах была почему-то жалость.
Коля аккуратно застегнул ее единственную одежку, тронул губами щеку — Раиса не шевельнулась — и пошел вниз.
Пирог, впрочем, не забыл.
Выйдя из подъезда, остановился, задрал взгляд к белому от звезд небу и грустно, потерянно выдохнул:
— Ой-ёй-ёй…
Павлик так и сидел на сломанной горбатой панели.
— Замерз? — виновато спросил Коля.
— Нет, я думал, — невпопад ответил тот. Коля развернул пирог, разломил надвое и больший кусок протянул пареньку.
— Мне вон тот, — показал глазами Павлик.
— Ешь, тебе расти надо.
Пирог оказался на редкость вкусный, с абрикосовым джемом и мягкими бугорками изюмин.
— Быстро кончилась сладкая жизнь, — сказал Коля, когда доели. — Ладно, авось еще когда перепадет.
Павлик вдруг спросил:
— Коль, а в мои годы ты каким был, добрым или злым?
— Я-то? — Коля хохотнул. — Да такой же лопух, как ты. Полный губошлеп. Все люди братья, весь мир — рай земной.
— Значит, добрый? — настаивал Павлик.
— Да, выходит, так, — весело согласился Коля и обнял парнишку за плечи, еще и этим подчеркнув свою с ним солидарность и общность судьбы.
— Но ведь ты сказал, банк берут добрые. Где же твой банк?
— Банк?
Коля растерялся — и от внезапности этой простенькой фразы, и оттого, что произнес ее именно Павлик, мягкий, болезненно тактичный. Банк…
Парнишка с ответом не торопил. Прошло минуты две, наверное. Повздыхав и подергав плечами, Коля ответил честно:
— С банком, брат, не очень получилось. Ну, да ладно — живем же! Пирог вон едим.
Больше утешить да и утешиться было нечем.
До дома шли молча, и каждого давила своя тяжесть.
Коля шарил мыслью по прошлому, искал — ну, не банк, так случай поприятнее, хоть какой-нибудь поплавок. Как назло, ничего не попадалось. Да и что прошлое, прошлое прошло…
Чтобы отвлечься, стал думать о Раисе. Представил ее себе там, на подоконнике, на площадке между этажами. Но виделся почему-то не распахнутый халатик, не тело в смуглом свете лампочки, а тот ее последний жалостливый взгляд.
Ночь была теплая, дышалось легко. В такую ночь хорошо идти — каждый шаг приносит свою маленькую радость.
На лето потянуло, на лето.
Двадцатого числа он наведался на почту. Вообще-то мог бы зайти и раньше. Но он всегда предпочитал переждать — стоит ли за одной бумажкой ходить дважды?
— Там перевод мне, — сказал он уверенно, сунув паспорт в окошечко.
Почтовая девушка побежала пальцами по картонкам с буквами.
— Николай Антонович, — прочла она вслух. — Да, есть.
— Вот и я говорю есть, — подмигнул Коля и взял листок.
— Еще письмо вам! — крикнула девушка уже ему в спину.
Он остановился:
— Какое письмо?
— Николай Антонович?
— Я, — растерянно подтвердил он, — я и никто иной.
