сами того не желая — подтвердили мне то, что мы делаем правильную ставку. Ты прав, Алим, Афганистану нужен порядок. Порядок под единой властью. И не только Афганистану. На север от вас лежат богатейшие земли, там люди пришли к исламу, но власть остается в руках муртадов и мунафиков. Скажи, Алим, ты можешь назвать меня истинно верующим человеком?
Алим подумал над ответом. Решил сказать правду.
— Боюсь, что нет, Ага-эфенди…
— И это в самом деле так, Алим, я им не являюсь. Джихад для меня лишь инструмент, в то время как для Омара и таких как он — он суть и смысл их жизни. И я не намерен лишать их этих заблуждений. К северу от вашей страны лежат богатые, но заброшенные земли. Там нет власти, способной повести за собой людей, русские оттуда ушли, а вместо русских никто не пришел. Да даже если русские придут туда — они ослабли, выдохлись и больше ни на что не способны.
Майор Шариф не стал бы так говорить про шурави — он знал шурави, учился у шурави, воевал с шурави и знал, на что они способны. Пусть и играл он теперь на другой стороне — шурави он уважать не перестал.
Но говорить об этом он тоже не стал. Он просто промолчал.
— Представь себе, Алим. Ты вряд ли сможешь это представить, чтобы это представить надо жить в большой стране — но все же представь. Представь себе государство, которое никого и ничего не боится — ни шурави, ни американцев, ни англизов, никого больше. Представь себе государство, в которое ходят Пакистан, Афганистан и все то, что русские оставили нам в Азии, бывшие бухарские владения и эмираты. Там есть нефть в Каспии, есть золото, есть уголь. Есть все. Русские оставили там заводы и города — способны ли эти варвары, что там живут понять, что оставили там русские? Какую ценность все это имеет? Только представь себе, Алим — там есть страна, в которой население не превышает и двадцати миллионов человек, но живут они на территории, которая больше нынешнего Пакистана. А в нашей стране живет под двести миллионов человек, ты видел как живут беженцы из твоей страны? Там, той стране много земли, уже распаханной — бери и паши ее. Там родится много хлеба — когда в твоем кишлаке, Алим, в том что ты родился ели досыта хлеба, скажи мне? Скажи, разве справедливо то, что у двадцати миллионов людей земли больше чем у двухсот?
— Наверное нет — осторожно ответил Алим, отметив, что бригадир говорит громче чем обычно, и на них уже смотрят.
— И в самом деле нет, ты прав, Алим. Это несправедливо. У нас есть армия. У нас есть порядок. А скоро у нас будет то, что есть только у самых богатых держав, у самых сильных держав на планете. Никто не посмеет диктовать нам свою волю, Алим. Никто! И тогда мы пойдем вперед. Но мы пойдем вперед не сами — впереди нас пойдут такие люди как Омар — жестокие и фанатичные. Они будут умирать за нас — но не они наследуют политую кровью землю, чтобы ее наследовать, нужно учиться в британской школе при посольстве, а не в медресе Хаккани!
Бригадир вдруг замолчал, снова остановился, пристально глядя на Алима
— Ты ничего не понял… — с сожалением констатировал он
— Я стараюсь вас понять, эфенди — осторожно ответил Алим
— Ты пока не сможешь меня понять. Но рано или поздно поймешь. Знаешь, почему ты лучше их? Потому что тебя учили русские, а не полуграмотный мулла. Выходцы из медресе Хаккани нам тоже нужны, но такие как ты нужны больше. Я учился в британской школе, и это хорошо, потому что британцы создали величайшую империю, какую только видел мир. Ты учился у русских — но и это хорошо, потому что русские тоже создали империю и значит — у них есть чему поучиться. ТЫ помнишь русский язык?
— Да, Ага-эфенди.
— Не забывай его. Он тебе еще пригодится, и скорее чем ты думаешь. Скоро настанут перемены, великие перемены, мой друг. Ты и я — мы будем их причиной.
Бригадир какое-то время помолчал, потом протянул сумку, которую нес на плече.
— Возьми это. В этой сумке то, что ты должен будешь использовать, чтобы вызволить груз у бандитов. Деньги и приказ, которого Омар не посмеет ослушаться. Дай часть денег Омару, он их заслужил.
Алим не стал проверять сумку, вместо этого он задал вопрос, который его беспокоил.
— Что в машинах?
Бригадир Фахим облизал губы
— Скажем так… это не должно тебя сильно беспокоить.
— Это меня беспокоит. Там есть, к примеру то, что может взорваться?
— Может. И взорваться и выстрелить — все может. Поэтому — будь осторожен.
— Кто руководит операцией?
— Ты, кто же еще? — сказал бригадир — те деньги, которые там есть, они твои за исключением того, что ты сочтешь нужным дать Омару и другим людям. Полковник… уже осведомлен о твоем особом задании, ему приказано оказывать тебе полное содействие. Я… дам тебе совет. Когда ты будешь наступать — поставь вперед Омара и его людей, а за ними иди уже сам. Так ты кое-что поймешь, мой друг…
— Но Омар…
— Омар — агент Бабура. И фанатик. Его выдворили из Пакистана, потому что у нас и без него хватает работы. Таких Омаров как он… найдется достаточно, медресе Хаккани работает и сейчас. Если Омар не вернется из этого боя — никто не будет горевать об этом, а я — меньше всего.
Тот же день, вечер
Провинция Кандагар, Афганистан
К муллу Мухаммеду Омару пустили не сразу.
Под медресе — особо никем не признанное, но медресе не хватало, потому ходили и сюда — Омар и его люди заняли два небольших здания в пригороде Кандагара даже не в самом городе, оттуда радо было ехать, это была уже кишлачная зона. Когда то давно здесь была школа, когда то давно здесь были учителя, которые пытались учить детей. Они погибали сами — для душманов учителя были смертельными врагами, их предписывалось уничтожать с особой жестокостью, чтобы отбить у других охоту учительствовать, или учиться. Потом, когда пришли другие времена — в школьном здании, построенном на деньги шурави открылось медресе, в котором преподавал Омар, рассказывая Коран и шариат так, как он знал их сам, как его научили ваххабиты в медресе Хаккани. Поскольку в этом кишлаке не было муллы — его и стали называть мулла. Мулла Омар.
Майор Алим Шариф подъехал к зданию бывшей школы, когда был уже вечер, когда темнело, подъехал на Тойоте с пакистанскими номерами, которую сопровождала еще одна Тойота с пулеметом ДШК в кузове. Вместе с ними было несколько человек — наиболее опытных караванщиков. Над головной Тойотой развевался высунувшийся из окна черный флаг — флаг священной войны, джихада, с начертанной на нем шахадой. Майор вышел, огляделся, Тойота проехала дальше и остановилась, направив на 'медресе' ствол пулемета. Все было как обычно — нищие, лепящиеся к горным склонам домишки, звенящий на галечном перекате ручей, зеленка рядом с ним, догорающий где-то за горами закат, как будто высвечивающий горы изнутри. Все было как всегда, как и сто лет назад — если не брать здание школы и ржавую тушу БТР с дырой в борту — у переката.
Вздохнув, майор Шариф пошел к школе.
Ему заступил дорогу один из этих — в черных чалмах, которые носят только они, с автоматом Калашникова в руках. Их было немного, ищущих знаний, они старались держаться вместе и помогать друг другу, даже говорили на каком то таинственном, никому особо непонятном языке, пусть в основе его быт обычный пушту. От талиба пряно пахло гашишем, он что-то жевал и молча преграждал ему путь. Обкурился до тех самых пор, что не было видно зрачков — одни бельма.
— Прочь — сказал майор пакистанской разведки.
Талиб не ответил, не от ступил, он стоял как живой труп, как истукан.
Неизвестно, чем бы закончилась эта история, потому что этих тут было человек шестьдесят, но у Шарифа были опытные люди, были ПК и ДШК. Талиба отодвинул в сторону такой же, в черной чалме, но с нормальными, человеческими глазами. Просто молча отодвинул в сторону и вышел вперед — Тойоты уже увидели.
