прилечь, целыми днями он торчал в туалете, моя и “проливая” его, даже спал там, сидя на трубе, потом ездил на “пятерку” лечить геморрой... И вот – умер. Жалкая смерть как итог жалкой жизни. Для чего мы все живем, и не такая же ли жалкая смерть ждет всех нас? Мне он навсегда запомнится, как этой весной, – уже было тепло, – он сидел на “продоле” напротив нашей калитки, прямо на земле, на полоске травы, растущей у “запретки”, привалившись кое–как к ней (к сетке–рабице, натянутой вдоль “продола”), – седой, изможденный, замученный, а часто, сидя там, и засыпал. Он был весь седой, морщинистый, выглядел лет на 70 минимум, но я помню бирочку на его кровати – там значился, по–моему, 55–й, что ли, год рождения. Ему не было еще и 55 лет, и в “обиженные” его перевели за то что из тумбочки “обиженных” он украл кусок хлеба, а до этого часто шпыняли за то, что собирает “бычки” во дворе барака или столовой, – он был нищий, никто ему ничего не слал и не помогал, а курить хотелось...
Дозвонился вчера своей Ленке, на дачу, на мобильник отца. Е.С. уже звонила им прежде, но т.к. мать хочет брать билеты на 29–е уже сегодня (хотела вчера, но Фрумкин, которого она просила их купить, не смог приехать), я счел нужным уточнить все детали. И наткнулся на неожиданное (вернее, просто позабытое за эти 2 с лишним года, т.к. почти не доводилось с ней общаться): “Я еще не знаю, смогу я или нет”. Впрочем, этого и следовало ожидать, – она всегда была очень тяжела на подъем, даже на принятие окончательного решения; надеюсь, она все же соберется и приедет вместе с матерью 29–го, – а если нет, то потом уже только в августе. “Ты такой простой!..” – заявила она мне в ответ на предложение записать № поезда, чтобы потом съездить за билетом...
Вчера вечером вдруг приперся “мусор”, часов в 6, и устроил проверку по карточкам, нарушив все спокойствие летнего выходного вечера, – только из–за того, что 1 человек (блатной “обиженный”) ушел неизвестно куда, а его, видимо, искали или ждали на вахте “мусора”.
17–40 Дозвонилась не так давно опять Маня из Питера, – впервые с марта. Рассказывала про свое у
головное дело по 282–й статье – всего–то за ее тексты в ЖЖ, про бывший у нее 21 мая обыск. Говорит, между прочим, что ее следовательницу из прокуратуры зовут тоже Снежана Николаевна, – уж не Колобова ли это, мразь, сажавшая меня и в 2004–м, и в 2006–м, и на “Матроску” за мной как–то лично приезжавшая? Фамилия, говорит Маня, у нее другая, но фамилию можно и сменить, а вот имя это в России довольно редкое, а уж в сочетании со знакомым отчеством... На допросы по повесткам Маня пока не ходит, их было уже 3, и даже статус ее по делу неизвестен – то ли свидетель, то ли подозреваемая, то ли обвиняемая...
Сказала также (в ответ на мой вопрос), что и замуж вышла не так давно (о чем у уже слышал от Тарасова), и скоро будет ребенок (о чем узнал тут впервые). Видимо, надеждам моим, что из нее выйдет настоящий боец, можно будет совместно что–то делать, не суждено сбыться: помимо (и по причине) давления властей, на нее давит и собственная мать (перепуганная, видимо; боже, как это знакомо!), да плюс еще семья, ребенок, – уйдет она теперь в личную жизнь, в быт этот кондовый, семейный, и дай бог, чтобы – до лучших времен, а не навсегда. Ушел уже Миша Агафонов, теперь вот – Маня, лучшие, молодые, наиболее радикальные элементы тусовки...
Смутное, смурное какое–то ощущение на душе от этих ее известий. Где–то там, на воле, жизнь идет своим чередом, рождаются дети, сменяются зимы и весны, – а я все торчу здесь. Уходят лучшие бойцы в эту тихую заводь, в личную жизнь, и даже если выпустят меня вдруг прямо завтра – ждет меня одиночество, неприкаянность, отсутствие всякой опоры в дальнейшей борьбе. Так что, видимо, никакого будущего и на воле у меня нет...
Чем–то чуть–чуть, смутно, неуловимо, – Маня мне вдруг напомнила Лену Громову – активную, радикальную фанатку Милошевича и (во 2–ю очередь) коммунистку из РКСМ(б), общавшуюся со мной во 2–й половине 90–х. Где–то она теперь, чем занимается, интересно?..
20–40
Я многое понял, посидев здесь. Действительно, страна уродов, подонков и идиотов. И никакой надежды на исправление, и ничего не поможет – ни реформы, ни перестройки, ни демократия, ни социализм... Агрессивная, мрачно–злобная варварская империя, засасывающая, как трясина, всех, кто хочет ее реформировать. Только полное ее уничтожение, ликвидация, стирание навсегда самого ее имени с карты мира, – иного выхода нет!..
15.6.08. 6–05
Острое, пронзительное чувство вдруг сейчас, перед подъемом: никому я на самом деле не нужен в этом мире, кроме матери. Ни Ленке моей (хоть и пишет она мне нежные, любящие письма, но – раз в полгода, едва ли чаще, и приехать что–то не особо спешит); ни друзьям, коллегам. Соратникам, – не бросили они меня совсем, конечно, ни никто из них ради меня не прервет размеренное течение собственной жизни, не бросит все дела, не будет мотаться ко мне каждый месяц, как мать... И, похоже, с тем, что я сижу, они уже смирились, – по крайней мере, решительного намерения меня как–то вытащить отсюда раньше 2011 г. я у них не чувствую. Много делала Е.С., и отношения с ней были уже не просто формально– правозащитными, недаром даже мать ревновала, – но вот он и предел, вот бросила, отступилась и Е.С... Грустно это – сознавать, что на самом–то деле нет у тебя никого близкого и надежного на свете (опять же кроме матери, но это ведь – не твоя заслуга, а сам ты вот – не сумел нажить)...
16.6.08. 8–40
Началось утро понедельника, будь он неладен!.. Отрядник, вопреки ожиданиям, на зарядку не пришел, но возвращаемся с завтрака – опять “мини–шмон” в бараке, 2 шконки у окна выдвинуты в проход, двое подонков в форме там роются. Ничего вроде не забрали, но, уходя, один из них, мелкого росточка, по кличке, по–моему, Полторашка, бросил мне: “Ты, главное, не забудь об этом написать!”. Знают, суки... Да еще, выходя из столовой, сцепился – на сей раз с отрядником 12–го, стоявшим на крыльце, из–за того, что вышел в дверь с табличкой “вход” (хотя и через нее выходит народ постоянно). Но, вроде, обошлось без последствий. Так им, мразям, важно, чтобы все выходили только в дверь с табличкой “выход” и маршировали строем...
Нет, не бывает “добрых”, “нормальных”, “хороших” “мусоров”; даже на 1% хороших – их не бывает. Хороший “мусор” – мертвый “мусор”! Так же как не бывает каких–то нормальных, умных, вежливых, порядочных, толковых, понимающих зэков, – нет, все они – быдло и мразь, отребье, тупые скоты, эгоистически занятые только собой, наглые, дебильные и хамоватые, – хуже животных, короче. Омерзительные насекомые. И не только зэки – русский народ и вообще таков. Сброд, а не народ. Свиньи. Мразь.
18–16
Жара, духота, комары... В общем, полный кошмар. Даже кошка Манька, бедолага, вся облеплена комарами. Их тучи, полчища, – еще больше, чем прошлые дни. С утра на улице – палящее солнце, после обеда – облачность, духота и глухие раскаты грома, перед ужином – несколько капель дождя – и все! Духота и комары все усиливаются, хожу весь мокрый, на улице невозможно просидеть минуты – липнут комары, остается только ходить взад–вперед по двору. Хоть бы уж, правда – раз с ужина уже пришли – грянула сейчас гроза с ливнем, прибила к земле комаров и освежила воздух... Хотя все равно – легче тут, в неволе, от этого не станет. Поневоле вспоминаются бессмертные некрасовские строки, – здесь и сейчас они очень кстати:
Душно! Без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли!
Чаша с краями полна.
17.6.08. 17–50
Все прекрасно знаешь и понимаешь умом: кто, что, зачем, почему, откуда, когда и сколько... А все равно временами наваливается эта невыносимая, неотступная тоска, это недоумение, как будто спросонья, – где я?! Как я мог сюда попасть?! Как это вышло так глупо?! Как теперь быть?! Как выбраться отсюда? И когда же все это кончится? Жизнь в полной бессмыслице и постоянном, неотступном, убивающем однообразии – как в кошмаре. Кошмарный сон, от которого никак не проснуться...
Вчера ночью это безумное, остервенелое животное Макаревич, дикий кабан, бешенство которого МОГУТ, но никак не хотят унять 2000 человек, – дежурил и совершал ночной обход. Стремщик загодя
