— Выступать! — сказал Репка и покорно зашагал от двери. Какое-то расстояние он еще шел по инерции, но ноги уже не слушались хозяина, они то подгибались, то заплетались. И Репка, точно слепой, стал шарить вокруг себя руками опору, пока не наткнулся на дощатый забор. Иван попытался ухватиться за него, не удержался, свалился в подзаборную запыленную траву и мгновенно погрузился в сон. Репка был пьян. Как говорится, в стельку пьян.
Долго еще потом, даже месяц спустя, изображал клубный сторож эту сценку всем желающим. Остроумно изображал и не без злорадства:
— Тоже мне, кловуны!
А пока Репка спал, шло время, люди стали стекаться к клубу на выступление «Красного шлакочиста». И тут все увидели, что один из «шлакочистов» валяется под забором. Одни укоризненно качали головами, другие посмеивались. «Интересно, как теперь выкрутится Чапич?»
А Чапичев узнал о падении Ивана Репки позже всех. Он пришел в клуб из депо, прямо с работы, и, когда уже переоделся для выступления, ему сообщили о случившемся. Я испугался за Якова, так он побледнел. Он только выписался из больницы, еще не оправился как следует, а тут на? тебе — новый удар.
— Не может быть, — растерянно пробормотал Яков. — Он же слово дал. Когда мы «Красный шлакочист» создавали, он поклялся, что ни капли… Так что же это он?.. Может, испугался, что на меня напали? А может…
— Всякое бывает, пока человек живой, — сочувственно заметил Артемка Синичкин.
— Придется отменить ваше выступление, — сказал Ермаков, прислушиваясь к тому, что делается на сцене. А там уже полным ходом шел концерт. Выступали акробаты, танцоры, певцы.
— Нет, — глухо проговорил Яков. — Нельзя этого делать.
— Как это нельзя? Один ведь ты не сможешь выступать, — рассердился Ермаков и к Синичкину: — Ты вот что, Артем, давай найди Байду и Гаврилова. Они хлопцы дюжие. Возьмите эту дурную Репку за хвост, и домой. Нехорошо, что он тут под забором валяется…
— Постой, Вася, — сказал Синичкин, — и за хвост возьмем, и за гриву, и домой доставим в полном порядке. Это можно. Но я вот что предлагаю: давайте отрезвим Репку. Я замечательный способ знаю, самолично проверенный. Надо налить в большую макитру горячей воды и окунуть Репку головой в нее раза три. Как рукой любой хмель снимает. Не верите? Так я же сам пробовал. Вмиг протрезвел.
— А зачем это? — спросил безразличным голосом Яков.
— Как зачем? — уставился на него Артем. — Репка отрезвеет и выйдет на сцену.
— Нет, — сказал Чапичев. — Теперь он уже не выйдет на сцену. Ни пьяный, ни трезвый. Нет уже «красного шлакочиста» Ивана Репки. Весь кончился…
— Ну, это ты напрасно, — заступился за Репку Синичкин. — Подумаешь, какая авария. А если разобраться, так что случилось? Самое обычное дело — споткнулся человек. Со всяким это может быть — и с тобой, и со мной.
— Со мной нет, — отрезал Чапичев.
— Ладно, с тобой нет, — согласился Синичкин. — Ты у нас особый, прямо-таки святой, хоть и с выговором. А с Репкой случилось. Ну и что ж, протрезвится, поумнеет. Он все-таки сознательный.
— Сознательный? — усмехнулся Яков. — Он всю свою сознательность в водке утопил. А ведь я надеялся на него, думал, он настоящий товарищ.
— Хватит, — нетерпеливо перебил Ермаков. — Так мы до утра трепаться будем, а народ ждет.
Как бы в подтверждение этих слов из зала донесся грохот аплодисментов, пронзительный свист, какие-то выкрики. Ермаков огорченно вздохнул:
— Ничего не поделаешь. Иди, Стащенюк, объявляй: так, мол, и так, по непредвиденным обстоятельствам выступление «шлакочистов» отменяется.
— Не отменяется, — сказал Яков и, прежде чем мы успели его удержать, вышел на сцену. Зал притих. Чапичев, помолчав с минуту, начал выступление живой газеты «Красный шлакочист». Как обычно. Теми же словами:
— Локомотив революции на большой скорости, на всех парах идет к коммуне. В топках бушует жаркое пламя. Уголь сгорает, но шлак остается. Не зевай, кочегар! Шуруй! Долой шлак! Все, что мешает движению вперед, — долой! Вот так мы и живем, друзья.
Из зала возразили:
— Неправда, не так живете.
Яков посмотрел в зал, потом сказал:
— Это верно, не всегда так живем. Хотя и тяжело мне говорить, все же скажу вам всю правду.
— Сами правду знаем, — снова послышалось из зала.
Но Яков продолжал:
— Всю правду скажу… Вот что случилось с кочегарами-«шлакочистами». Один кочегар зазевался, у другого в это время гайка ослабла. Есть в душе у каждого человека такая главная гайка, за ней в оба следи, не то беда будет. Остальное вы сами знаете: напился «шлакочист» Иван Репка, бесстыдно напился.
В зале засмеялись.
— Зря смеетесь, товарищи, — укоризненно сказал Чапичев. — Мне лично плакать хочется. Обидно за Репку. За человека обидно. Вы же сами видели: горел человек чистым огнем для нашего общего дела…
— А сейчас от водки сгорает. Жарится, бедный, как грешник в аду.
— Не знаю, — сказал Яков, — не приходилось мне в аду бывать.
В зале опять засмеялись.
— Зря смеетесь, — повторил Яков. — Я вам серьезно говорю: горел человек хорошим, добрым огнем. Да только, видно, чистого угля оказалось в нем маловато, а шлака побольше. И давайте по-честному: плохо, если вы думаете, что это одного Репки касается. Давайте по-честному, по-серьезному посмотрим вокруг себя и в себя самих заглянем. Что мы увидим? Много еще в нашей жизни шлака. Он нам жить мешает и двигаться вперед мешает. Правильно я говорю?
— Ты что это панихиду завел, Чапич? — спросили из зала.
— Нет, какая же это панихида? Я о работе говорю: шлака много, — значит, и работы много. Но мы, кочегары-«шлакочисты», работы не боимся. Раз нужно — лом в руки, лопату в руки, и будем шуровать. Правильно я говорю?
Зал дружно ответил:
— Правильно! Давай, Чапич, шуруй!
И Яков, улыбаясь, сказал:
— Ну раз правильно, так начнем. — Кивнув догадливой пианистке, он запел частушки, которые обычно пел Репка.
Всю программу Яков провел один. Он выступал за себя и за Репку. И делал это превосходно. Были и частушки, и раешник, и фельетон, и даже импровизированная сценка о том, как Иван Репка после тяжелого похмелья на все лады клянет проклятую водку и просит прощения. Зрители были готовы уже простить Репке его падение. Но Яков сказал непреклонно:
— У «шлакочиста» только руки и лицо измазаны черной сажей и копотью. А душа у него должна быть чистой, без пятнышка.
И все в зале громкими аплодисментами одобрили суровую непримиримость Чапичева. Может, потому и одобрили, что видели, как нелегко дается Якову этот публичный суд над товарищем своим и другом.
Спустя несколько дней Яков сказал мне:
— Репка вчера приходил. Каялся. Детьми своими клялся, что больше пить не будет.
— Я бы простил ему, Яков. Он же неплохой человек.
— Я бы тоже простил, — признался Чапичев. — Но тут я не один решаю. Я ему так и сказал: «Иди, Иван, к народу. Может, народ и простит».
Но, видно, не решился Иван Репка на такое испытание. Вскоре стало известно, что он потихоньку взял расчет на железной дороге и, как делал это в прежние годы, отправился в степные села и хутора вставлять стекла, красить крыши, класть печи.
Яков хмурился и грустил, когда при нем теперь вспоминали про Репку. Он еще долго переживал эту потерю. Что же касается живой газеты «Красный шлакочист», то и после падения Репки она не захирела.
