Мышкин.
– Так ведь и я не ветеринар. Терапевт общего профиля. Участковый врач в недавнем прошлом.
– А как сюда пришли?
– Как и другие, у кого диплом врача. Зарплаты, сами знаете, издевательские, все путинские прибавки тут же съедают инфляция и цены. Так что после его подачек, милостыни для нищих, мы становимся беднее, чем до того. Неужели он такой тупой и не понимает, что делает?
– Хуже! – сказал Мышкин. – Всё понимает. Но он человек с рыбьей кровью. Люди для него – мусор. Что есть они, что их нет, ему всё равно.
– Ну, я бы так не сказал, – покачал головой Карен. – Он же с людьми общается, что-то делает, отвечает на вопросы во время встреч с народом… в виртуальном пространстве…
– Вы, Карен, уж не обижайтесь на меня, – сказал Мышкин. – Но вы, я вижу, один из немногих наших сограждан, на кого еще действуют путинские сеансы коллективного гипноза. Манипулятор он почище Кашпировского – надо отдать ему должное. Неплохой гипнотизер.
– Не знаю, – вздохнул Карен. – Он мне нравится. Но все равно, частных больниц для богатых на всех врачей не хватает, вот и работают мои однокурсники хирурги, терапевты, акушеры, невропатологи грузчиками, таксистами, продавцами на рынках, рубщиками в мясных лавках… Мне немножко повезло. Ассистентом при ветеринаре, конечно, не очень большая удача, но все же лучше, чем в поликлинике. Главврачом здесь моя жена. Долго не хотела брать меня на работу, но решилась, в конце концов. Она у меня выдающаяся дама. Чуть что не по ней – сразу посуду бьет. Здесь пока еще ничего не разбила: значит, худо-бедно справляюсь.
– Вообще-то говоря, вы замечательно говорите по-русски, – сказал Мышкин. – Уж получше покойного Черномырдина. Помните – «здесь вам не тут»?
– Помню, – засмеялся Карен.
– Еще раз прошу извинить мое хамство и дай Бог удачи вам и вашей супруге.
– Карен! – крикнула Маша. – Последний раз говорю: прекращай лясы точить! Немедленно сюда! Еще пара минут – и можно пса не оперировать.
– Уже бегу!
– Строгая она у вас начальница, – усмехнулся Мышкин.
– Да, – согласился Карен. – Но справедливая. И животных любит. Почти так же, как меня. Даже больше.
Мышкин отвез Марину к Покровской и вернулся в клинику. И за весь день он, любитель поболтать и похохотать, произнес всего несколько слов. Большая Берта сначала побеспокоилась, вопросительно ловила его взгляд. Но не увидела в нем ничего тревожного.
– Статья идет к концу? – все же деликатно поинтересовалась она.
– Да-да, всё идет к концу. И все диссертации мира тоже, – рассеянно ответил он.
Снаружи послышался далекий собачий лай.
– Что? – вздрогнул Мышкин. – Таня, ты что-то сказала?
– Нет, – невозмутимо ответила Клементьева. – Вы меня перепутали с другим млекопитающим.
– Да, извини…
И вдруг спросил:
– Таня, а ты хорошая собака?
Но и на этот раз Большая Берта самообладания не потеряла. Подумав, ответила вполне серьезно:
– Думаю, что я больше лошадь, чем собака. Рабочая лошадь патанатомического отделения. А вы?
– Сам не знаю… Бегемот. Или жираф. До собаки или лошади мне еще расти и расти. Ты давно читала «Братьев Карамазовых»?
– Давно. Но перечитать не тянет. Не для женщин писал Достоевский.
– Скорее, не для таких, как ты. Тогда слушай. Там Достоевский говорит, что когда наступит Страшный суд (а он непременно настанет!), то человек, отягощенный непростительным количеством грехов и тяжких преступлений, предстанет перед лицом Господа, понимая свою гадостную сущность и не надеясь на снисхождение. И Бог задумается, как бы пострашней его наказать. Но тут увидит, что в правой руке человек держит «Дон Кихота», а левой он ведет в поводу лошадь, которую он, человек, за несколько тысяч лет сделал своим другом. И, увидев такое, Господь отпустит ему все смертные грехи, простит и пустит к себе…
– Помню такую фразу.
– По-моему, мысль интересная, но не совсем точная. Вернее, незаконченная.
– Хотите поправить Достоевского? – с нескрываемым уважением тихо спросила Большая Берта и широко раскрыла глаза.
– Думаешь, я способен?
– Вы способны на многое хорошее.
– Только уточнить его мысль хочу. Увидит Бог, что в руке человек держит «Дон Кихота», а рядом с ним идут лошадь и собака. И вот тогда-то Создатель простит человечество, хотя, по-моему, никакого снисхождения оно не заслуживает. Хотя бы за Аушвиц, Хиросиму и за российских демократов, которые сумели то, что удалось восемьсот лет назад только Чингисхану и его внуку Батыю.– Мне почему-то кажется, хорошо бы нам с тобой совершить этакий зигзаг в ровной линии нашей общей жизни. На меня в последнее время плохо влияет город. Я перестаю его любить. Очень хочется плюнуть и рвануть куда-нибудь, как говорил Антон Павлович Чехов.
– Без плевков, пожалуйста.
– Хорошо, только рвануть, – послушался Мышкин. – На два-три дня.
– Надеюсь, не на Канары, Багамы, не в Куршевель, и не в Турцию.
– Еще не хватало – самое толковище и жральбище новых и старых русских бандитов, банкиров и трудящихся Кремля, – возмутился Мышкин. – Уж лучше в лепрозорий!
– В лепрозорий тоже не очень хочется. Но если тебе надо…
– Ты слышала что-нибудь про остров Коневец?
– Да, что-то слышала. Еще в школе, на уроке географии. У нас был замечательный географ. Остров Коневец – на западе Ладожского озера, на нем расположен Свято-Рождественский Коневской Божьей Матери монастырь. Мужской.
– Он так называется? – удивился Мышкин. – Я и не знал.
– Полное название. Знаешь, что-то странное все-таки происходит с нами. Минут пять назад и я подумала: как хорошо бы нам побывать на Коневце.
– У меня там настоятель знакомый. А ты почему собралась?
– И у меня там есть знакомый. Только как попасть на остров? Туристов туда не возят. Пароходы не плывут, вертолеты не летают. И в тоже время масса паломников. Ведь как-то добираются.
– Женщина! – торжественно сказал Мышкин. – Не переходи границы своей резервации! И запомни: тебе дано только одно-единственное право. А все остальное у тебя – обязанности. Вот и пользуйся, пока не отобрали.
– И какое право я заслужила?
– Заниматься исключительно женскими делами.
– Растить детей, мыть посуду, печь блины? – улыбнулась Марина. – Это право у меня могут отнять?
– Безусловно. Однако не это главное для тебя и для всех женщин.
– А что главное?
– Женские обязанности. Валить таежный лес, тянуть линии электропередач, строить дороги, мосты, укладывать рельсы, добывать уголь в шахтах и все такое… А жизнью управлять оставь мужчине.
– Оставляю! – рассмеялась Марина. – С большим удовольствием.
И стала убирать со стола.
Дмитрий Евграфович долго копался в своем потрепанном справочнике, где держал телефоны тридцатилетней давности, еще с буквами, и наконец нашел криво нацарапанное карандашом: «диффузор 732 – 20–20».
После первого же гудка в телефонной трубке он услышал:
– Мичман Сергеев!
– Ну-ка мичман, – тоном отца-командира приказал Мышкин. – Дай-ка мне быстренько монастырь, самого настоятеля!
– Есть монастырь!
В трубке пискнуло, проскрежетало, и прозвучал усталый женский голос:
– Аминь.
– Добрый вечер, Анна Васильевна, – как можно сердечнее сказал Мышкин.
– Здравствуйте, очень приятно, – с мягким малороссийским акцентом отозвалась женщина. – Мы с вами знакомы? Извините, не вспомнить.
– Доктор Мышкин из Петербурга… Дмитрий Евграфович. Давний знакомый его высокопреосвященства владыки Назария. Мы с вами тоже виделись. Правда, один раз. Лет пять назад.
– Дмитрий Евграфович… Помнится, вы не просто врач. А ученый. Патологоанатом.
– Совершенно верно! – восхитился он памятью Анны Васильевны Гребельной [47] , экономки монастыря и двоюродной сестры настоятеля.
На ней держалось все монастырское несложное, но обширное хозяйство: подворье со странноприимным домом – большой, в три этажа, бесплатной монастырской гостиницы на триста человек, прием паломников, кухня, кормежка, стирка, мастерские, огороды, коровы, куры и гуси, и даже сбор ягод и грибов и ловля рыбы.
– Хотелось бы провести у вас дня два.
– На два дня, стало быть… Вы один?
Он глянул на Марину: она мыла посуду, стараясь не звенеть в раковине.
– С супругой.
– Помнится, она тоже врач?
– Врач, – чистосердечно подтвердил Мышкин: и врать не пришлось.
– Сейчас очень много гостей. Особенно с Украины. Но все равно приезжайте, что-нибудь придумаем. Только апартаментов не обещаю.
– Даже не знаю, что означает это слово! – заверил Мышкин.
– Может быть, придется поселиться в свободной келье.
– Замечательно! Лучше любых апартаментов.
– Да, наверное. Главное, там прохладно. У нас четвертую неделю сорок пять градусов. Ночью тридцать.
– Мы и под открытым небом переночуем с радостью. Жене тоже лишь бы у вас побывать.
– Многие приезжают и сами не понимают, зачем, – вздохнула Анна Васильевна. – Только уезжая понимают. И то не все. Когда вас ждать?
– Завтра. В середине дня.
– Милости просим.
– А с владыкой поговорить можно?
– Нет. На всенощной. И придет очень усталым. Не волнуйтесь, я передам.На Коневец путь был один и только летом – военным катером из войсковой части в бухте Владимирская. При советской власти бухта была полигоном для испытания и доводки суперсекретных подлодок-невидимок с экипажем из одного человека. В НАТО их называли «убийцами авианосцев». Малютка могла подойти к любому вражескому
