Год беспощадного солнца

улыбнулась женщина и крепко пожала ему руку. – Милости просим. Ваша супруга?

– Марина Михайловна, – сказал Мышкин.

– Хорошо, – сказала Анна Васильевна и перекрестила Марину. – Мы знакомы? – и, не ожидая ответа, сообщила Мышкину: – Я где-то видела этого ангела. Но не в качестве вашей супруги.

– Мне казалось, что ангелы только на небесах, – осмелел Мышкин.

– Сюда тоже залетают, – улыбнулась Анна Васильевна. – Сами видите, прилетел. – И вдруг грозно крикнула: – Ты куда вознамерился, сокол ясный?

На пристань спрыгнул кавторанг Саша. Он прижимал к груди белый полиэтиленовый пакет и озирался.

– Кто разрешил? Кто разрешил, я спрашиваю? У меня гостиница не резиновая – видишь, сколько людей?

– А я без ночевки, – робко сказал Саша.

– И что с того? Кто позволил на берег высадиться?

– Отец Назарий позволил, – он смотрел на нее честными голубыми глазами.

Монастырская экономка даже на шаг отступила. Уперев руки в бока, возмущенно обратилась к Мышкину:

– Вот видите? Видите, Дмитрий Евграфович? Да что же это такое, в конце концов! Этот отец Назарий совсем обнаглел! – и кавторанг: – Владыка тебе разрешил, а я не разрешаю. Отец Назарий в храме командует. А здесь я хозяйка.

И добавила с язвительной лаской:

– Иди, соколик, иди. Иди со своим сверточком, пока не заставила тебя развернуть. Катер вон без тебя уйдет.

Саша постоял, как оплеванный, глянул с ненавистью на Мышкина и вернулся на борт.

Анна Васильевна торжествующе оглядела берег и встретила взгляд Марины.

– Осуждаешь, – понимающе сказала экономка. – Жалко стало.

– Ему сегодня везде не везет, – ответила Марина и глянула на Мышкина.

– Знаешь ли ты, деточка, что у него в свертке? – спросила Анна Васильевна. – Не знаешь, сонечко! [48] Водка там у него. Сатана опять прислал. К нам люди спасаться приезжают, а он пить предлагает тем, кто от водки бежал. Четыре раза ловила. И каждый раз прощала. Теперь – все. Доложу командирам.

Она обернулась к священнику и крикнула сердито:

– Отец Серафим! Куда собрался? Кто разрешил? А моих гостей благословить?

Молоденький отец Серафим, уже ступивший на тропинку к монастырю, вздрогнул, зарделся, но послушно вернулся, благословил Мышкина и Марину, смущенно улыбаясь, отчего глаза его почти вылезли на переносицу.

Раздался сочный глубокий бас:

– И кого ж я тут вижу! Какие у нас гости! Редкие и долгожданные!..

К причалу торопливо спускался священник лет пятидесяти, круглолицый, загорелый, черные гладкие волосы схвачены на затылке той же аптечной резинкой, черная борода с проседью. Батюшка был толст и говорил точно, как Анна Васильевна, нараспев, смягчая по-малороссийски «л» где надо и где не надо.

– Машенька! – подошел он к Марине. – Солнышко, как хорошо, что приехала! Почему не раньше? Тысячу лет тебя не видел. Радость! Радость! – он благословил Марину, перекрестил и поцеловал в обе щеки. А она, к потрясению Мышкина, поцеловала священнику руку.

– Здравствуйте, батюшка. Каждый день собиралась к вам и только сейчас получилось, – и указала взглядом на Мышкина.

– Доктор! – радостно сказал отец Назарий. – Дорогой мой! И вы здесь. Но тоже – долго, очень долго собирались!

Пока Мышкин готовил ответ, настоятель глянул на Марину, потом на Мышкина.

– Вы вместе?

– Вместе, – робко ответил Мышкин.

– Как хорошо! – еще больше обрадовался настоятель. – Тогда, подобно болярину Льву Толстому, и я не могу молчать: вам невероятно повезло с женой, Дмитрий Евграфович. Заявляю вам на правах ее духовного отца. Прекрасная пара, Анна Васильевна! Заметили?

– Как тут не заметить! – согласилась экономка. И с упреком: – Отец Назарий! Снова этот пьянчужка. Сказал, вы ему разрешили сойти на берег. И опять он с водкой. Надоело: доложу его командирам. Завтра же.

– Нехорошо, – огорчился отец Назарий и торопливо уточнил: – Нехорошо, что опять привез! Но, может, не будем торопиться? Сами образумим. Попробуем еще раз.

– У нас с вами не получается! Сколько вы ему шансов понадавали? Он людей нам губит!

– Попробую еще раз, – примирительно сказал отец Назарий.

– Тогда всю ответственность, ваше высокопреосвященство, берите на себя!

– Возьму, возьму… – с готовностью пообещал настоятель, провожая взглядом уходящий катер. – Устраивайтесь, – сказал он Мышкину. – Будет минутка – заходите. А ты, ангел мой, непременно зайди уже сегодня. Мне много чего спросить с тебя надо…

Монах лет сорока – высокий, сутулый, с бородой войлочного цвета – отец Досифей проводил их к свободной келье. Мышкин впервые увидел монашеское жилье: четыре квадратных метра, низкий потолок и стены сплошь выложены голубем кафелем. Узкая кровать, рядом раскладушка, ниша вместо шкафа. На крошечном, словно кукольном, столике – лампа-миньон и медный подсвечник с новой свечой. Печки или батареи отопления не было.

– Здесь сейчас очень хорошо, – сказал отец Досифей. – Зимой немножко хуже.

– А как отапливаете зимой?

– Никак. Только, если кто из братьев заболеет, обогреватель ставим. А нонешней зимой пришлось буржуйки мастерить: до весны без электричества сидели. Так и непонятно до сих пор, за что нас так чубайсово ведомство наказало. Платим всегда вовремя.

– Как же вы от холода спасались? – удивился Дмитрий Евграфович.

– Молитвами. Итак, в два часа просим в трапезную. Сегодня пятница. Если что нужно, не стесняйтесь, спрашивайте у любого из братии. Да я вижу, вы с Анной Васильевной дружны. Значит, не пропадете.

– При чем тут пятница? – спросил Мышкин, когда монах ушел.

– Пост, – сказала Марина.

– Так вот какого знакомого ты хотела видеть. Отца Назария?

– Да.

–  Давно его знаешь?

– Лет пять. Когда он еще в городе приход имел.

– А почему мне не сказала?

– Ты не спрашивал.

– Мда… не спрашивал. Плохо, наверное, что мы соврали и ему и экономке.

– О чем соврали? – удивилась Марина.

– Что мы – муж и жена.

– А разве мы не муж и жена? – удивилась она еще больше.

– Хм, в самом деле, – пробормотал он. – Так все просто.

– Слушай, – сказала Марина. – Нас здесь будут кормить, без денег, разумеется. Но надо помочь, я пойду на кухню.

– Я с тобой.

– Тебе там делать нечего. Ты продолжай руководить жизнью. А у женщины – свое занятие: продлевать жизнь и обеспечивать ее.

– Тут всякой жратвы я захватил. Может, отдать на кухню? Консервы, тушенка, салями…

– Конечно, пригодится.

Монастырская кухня оказалась огромной, как станция метро «Автовская». В гигантских котлах (в таких сто лет назад варили на улицах асфальт и ночевали беспризорники) булькало, пыхтело, на огромной плите скворчали сразу с десяток сковородок, в каждой с трудом вмещалось по одному огромному лещу. Старшая повариха, молодая черноглазая монахиня, с нездешним, явно кавказским, выговором, консервы одобрила:

– К зиме пригодятся. Поставьте вон там, в буфетную.

Жесткую деревяшку настоящей финской салями по четыреста рублей кило она повертела в руках и сказала:

– Такое мы не едим. Но все равно спасибо. У нас собачки есть. Обрадуются.

– Конечно, конечно, – торопливо согласился Мышкин. – Для собачек ничего не жалко.

Над островом разнеслись три звонких удара колокола.

– Пожалуйте в трапезную, – сказала старшая. – Ваше место – за столом владыки. Он просил вам сказать.

Трапезная оказалась огромным общим залом – не меньше ресторана «Метрополь» на Садовой, напротив Гостиного двора. Паломники сидели за огромными деревянными столами, в основном молчали, время от времени раздавались детские голоса. Послушники быстро и бесшумно разливали суп по тарелкам. Нет, с умилением принюхался Мышкин. Не суп. Уха, надо полагать, настоящая монастырская.

Настоятель тоже сидел за общим столом в окружении братии. Увидев Мышкина, отец Назарий подмигнул ему, словно заговорщику, и кивнул в сторону молодого монашка с еле пробивающейся бородкой.

–  Брат Иона, – сказал ему настоятель. – Не откажи в моей смиренной просьбе: сядь поскромнее и локти не разводи по столу, потому что рядом с тобой сейчас сядет доктор Мышкин, наш гость. Он согласился разделить с нами скромный обед.

Монашек покраснел и резко сдвинулся вправо. Задел локтем свежую, только из печи, плюшку, она упала под стол и куда-то укатилась. Брат Иона побагровел и двинулся под стол, но отец Назарий его остановил.

– Пусть, оставь, собачка тебе спасибо скажет. Лови мою!

Он с изумительной точностью метнул плюшку брату Ионе.

– Жаль, – огорченно сказал настоятель. – Жаль, что в Олимпийских играх не предусмотрен такой вид спорта, как метание плюшек. Быть бы мне чемпионом мира…

Он откашлялся и под сводами зазвучал мощный бас:

– Братья и сестры! Не стесняйтесь, чем Бог послал, озеро большое рыбы хватит всем. Думаю, только что прибывшие успели сильно проголодаться. После обеда советую сходить в лес, особенно тем, кто приехал с детьми. Такой черники, брусники и даже ежевики вы нигде не найдете. Сразу предупреждаю: если кто пожелает взять ягод при отъезде домой, ради Бога, – сколько унесете. Тоже самое и с грибами. Господь особенно щедр в этом году. И жаль, если Его дары пропадут. А теперь – на молитву. Можно из-за стола не вставать, и без того тесно.

Но трое все-таки встали – молодые, и нескрываемо веселые монахи. В три голоса они начали «Отче наш», но не на древний и мрачный византийский мотив, а на простенькую и радостную мелодию. У Мышкина даже потеплело на сердце.

Через минуту он обо всем забыл. Работая ложкой, непрерывно приказывал себе: «Спокойнее. Медленнее. Еще спокойнее, еще медленнее», потому что такую