личным. То, что именуется бытовухой. Где здесь государственная безопасность? Почему должна вмешиваться ФСБ? Не должна она ничего. Своих проблем выше крыши.
– Тогда что ж… – еле слышно произнес Мышкин. – Я пойду? Да?
– Куда, если не секрет? – поинтересовался полковник.
– В прокуратуру. И к правозащитникам. В «Мемориал», например.
– Что-о-о? – приложил ладонь к уху полковник Костоусов. И, не дождавшись ответа, сказал огорченно. – Ты, Дима, удивляешь меня. Будто с Луны свалился и прямо в Большой дом. Кому ты там нужен? А уж правозащитникам!.. Вот если бы ты компромат на президента России в ЦРУ передал или обнаружил в архивах неизвестное демократической общественности преступление Сталина – тут да. Тут правозащитники тебя – как родного. И прессу западную подключат. А у тебя что? Банальное убийство.
– А у меня, – возразил Мышкин, – преступная попытка полиции уклониться от поиска настоящего преступника и свалить преступление на невиновного! И ты сам сказал – такова сейчас практика. Значит, такое делается повсеместно. Разве эта практика не представляет угрозы для государственной безопасности России?
– Это кому как нравится, – насмешливо сказал полковник. – В твоей ситуации важно совсем другое. Ты пришел ко мне за помощью. Ты что-то такое сделал. Или попытался сделать. И вызвал ответную реакцию. Так просто, от скуки, никто не будет фабриковать уголовные дела. И вот ты, вызвавший своим поведением реакцию неких серьезных сил, сидишь передо мной, офицером ФСБ, который тебя, падающего в пропасть, успел схватить за воротник и держит изо всех сил, – вот ты мне сейчас в глаза врешь! Плюешь мне в глаза, если быть более точным.
Мышкин сначала онемел от обиды. Потом горько усмехнулся и поднялся со стула.
– Сиди! – приказал полковник. – И не вздумай врать дальше. Иначе я могу подумать, что ты просто издеваешься. И это после того, как тебя спасли от пресс-хаты или от попытки к бегству, которую обычно в полиции пресекают пулей в затылок. Ты говоришь – не убивал девушку. Значит, тебя заказали именно в такой упаковке. Дальше: подобные заказы никто бесплатно не исполняет. Значит, кто-то на тебя потратился. И потратился основательно, потому что тарифы на фабрикацию уголовных дел растут постоянно. Чем ты заставил заказчика расстаться с деньгами – и немалыми? За что тебя заказали? Что ты сотворил? Подумай! Может быть, тебе есть смысл все-таки не врать мне? И не скрывать то, что мне следует знать? Вот ты просишь, чтобы я тебе поверил. Но ведь тем самым ты дал мне право требовать от тебя того же. Да? Или нет?
– Хорошо, – сказал Мышкин. – Попробую объяснить. Но сразу предупреждаю: все, что я скажу, пока на уровне предположений и подозрений. Поэтому я и не рассказывал. Но если это даст пользу…
Он неторопливо, взвешено рассказал о запретах на вскрытие, о странных закономерностях запретов, о непонятных переводах покойных в категорию невостребованных и поспешном кремировании, о странных завещаниях Салье и Штейна. И, наконец, о взломе базы данных Антиракового фонда и неучтенных трупах. О Ладочникове и Карташове решил пока промолчать.
– Однако! – удивился полковник. – Да ты, оказывается, еще и хакер по совместительству? Уважаю специалистов. Все у тебя?
– Все.
– Опять врешь, – укоризненно сказал полковник.
– Нет! – горячо возразил Мышкин. – Все, что мне известно…
– Что такое индекс-м?
Мышкин изумленно уставился на полковника.
– Оглох? – поинтересовался Костоусов. – Сходи к врачу, – посоветовал он. – И про Туманова я забыл спросить. Что за зверь?
– Нет… – покрутил головой Мышкин. – Чудеса. Фантастика… Значит, у тебя есть информатор в клинике. Конечно, есть! Причем, недалеко от меня этот информатор находится. Кто же это? Литвак исключается. Клюкин? А что Клюкину Туманов? Он и не знает Туманова… Бог ты мой, неужели Большая Берта? Клементьева, значит, твой агент? Агентесса?
– Видно, Дима, ты мозги свои у полицаев забыл, – с сожалением сказал Костоусов. – Кто же тебе на такие вопросы будет отвечать? А ты на мои по-прежнему не отвечаешь. Хотя твоя заинтересованность больше, нежели моя. Я тебе дал шанс – ты им не воспользовался. И что ты намерен теперь делать?
– Не знаю… – грустно сказал Мышкин. – Залягу где-нибудь. Выжду время.
– Кто тебе даст это время? Да ты шагу не ступишь. Публика тебя пасет серьезная.
– Что же мне тогда?..
Полковник пожал плечами.
– Сдаваться полицаям. Или пулю в лоб, пока не опозорили. Пистолет у тебя есть?
– Нет.
– Вот видишь, и пистолета нет. А выход, тем не менее, виднеется.
– Да? – встрепенулся Мышкин. – Какой? Скажи!
– Ты сам все знаешь. Сам допер и сам нашел выход.
– Не понимаю… – робко улыбнулся Мышкин.
– Как ты сюда попал? Кого сыграл в полиции? За кого себя выдал?
– А за кого я себя выдал? – не понял Мышкин.
Полковник недовольно покачал головой. Рука его потянулась к кнопке вызова.
«Все! – промелькнуло в голове Мышкина. – Теперь точно конец. Сейчас войдет капитан Орлов и вежливо выкинет меня на улицу. А там сержант Бандера уже принял стойку…»
– Стой, минутку, Андрей! – поспешно сказал Мышкин. – Я понял тебя. Но ведь это у меня получилось само. От отчаяния.
– Отлично! – похвалил полковник. – Даже в отчаянии сообразил, стало быть, не безнадежен. Понял все-таки, что как гражданин Мышкин ты для полиции – блоха. А вот как человек полковника Костоусова – шалишь; тут, брателло, не просто.
Мышкин угрюмо замолчал. Потом обхватил голову обеими руками.
– О, Господи! – взвыл он. – За что? В провинился? За что наказание? Может, ты знаешь, Андрей?
– Ты выпустил джинна из бутылки, а обратно его затолкать не можешь, – и добавил сочувственно. – Так выпали карты, Дима. Надо продолжать игру.
– Я не смогу. Твоя организация не вызывает радости. И отношение к ней… – он умолк.
– Не бойся! Хуже чем к гестапо, да? «Кровавая гэбня». Знаю. Не один ты такой.
– Понимаешь, когда меня еще в институте поймали на самиздате…
– Знаю, – кивнул Костоусов. – Перепечатывал и распространял среди таких же дуриков тексты Солженицына. «В круге первом», кажется? Где воспевается изменник. Не жалеешь?
– Теперь жалею, – признался Мышкин. – Очень жалею. Но тогда все казалось иным. И Солженицын был для советского студента героем. Не зря же нас воспитывали в школе на Чернышевском, на Герцене, на Льве Толстом. И на декабристах. Тот институтский гэбэшник сразу мне предложил сделку. Я стучу на товарищей, а меня не выгоняют из института. Я сразу отказался.
– И что потом?
– Потом самое удивительное – меня никто не вышиб. И того гэбэшника я больше никогда не встречал.
– Бывает… – кивнул Костоусов. – А дальше?
– Дальше – хуже. Вскоре я понял, что КГБ – преступная организация. Это был очень тяжелый вывод.
– Ну-ну, – откинулся на спинку стула полковник. – Что же тебя толкнуло к такому выводу?
– Эти люди не выполнили свой профессиональный долг. Они оказались изменниками. Студентов за чтение Солженицына сажали. Но безопасность нашей с тобой страны не обеспечили. А затем занялись раздачей государственной собственности. Это – Абрамовичу, а то – Березовскому… И среди так называемых чекистов не нашлось ни одного человека, ни одного настоящего офицера, кто бы застрелил Ельцина с Горбачевым. И заодно Новодворскую с Чубайсом.
– Здесь находится другая организация, – напомнил Костоусов.
– Конечно, этот факт очень обнадеживает. Только я до сих пор не знаю, какое государство защищает эта другая организация. Если американское – поверю. Если скажут, что Россию, не поверю. А ты веришь?
– Все! – отрубил полковник. – Капитан тебя проводит.
Он нажал кнопку. И капитан Орлов появился мгновенно – словно из эфира материализовался. И стал рядом с Мышкиным.
– До выхода, – сказал ему Костоусов.
Мышкин встал.
– Спасибо, Андрей Александрович, – сказал он. – У меня одна маленькая просьба. Можно?
Полковник кивнул.
– Дайте мне на решение двадцать четыре часа. Завтра в одиннадцать я все скажу.
Но Костоусов молчал, и Мышкин добавил:
– Я хорошо понимаю, ситуация жесткая и другого выхода не предусматривает. Но, прошу и меня понять, тут чистая психология… У нее свои правила. Мне надо просто свыкнуться с мыслью. Осознать ее.
Костоусов по-прежнему сохранял каменное выражение лица.
– Я очень надеюсь, что вы меня понимаете! – в отчаянии воскликнул Мышкин.
Полковник чуть заметно кивнул.
– Завтра в одиннадцать, – и капитану Орлову. – Надо доставить Дмитрия Евграфовича… куда?
– В клинику.
– Доставьте в клинику и проводите до рабочего места.21. После ареста
В ПАО все шло своим чередом, и в то же время появились незаметные постороннему перемены. Клюкин вскрывал покойника – высохшего почти до костей старика с седыми кустиками посмертной щетины на желто-синих щеках. Мудрая задумчивость и изысканно-старательное внимание к процессу выдавали Клюкина сразу. Он был пьян – в разгар рабочего дня. Впервые за пятнадцать лет безупречной работы.
За столом Мышкина устроился Литвак. Ноги в рваных кроссовках положил на стол и со вкусом, медленно курил черную сигару с красно-золотым пояском – бразильскую, для богачей, 100 долларов штука – и пускал в потолок сине-желтые кольца. На нем были только плавки. Скомканный халат валялся рядом на кафельном полу.
Клементьева писала – быстро и с усердной ненавистью. Лицо зареванное, опухшее, из
