слышал эти слова… – отрешенно подумал Мышкин. – В Парке победы. Серебряный крестик». Он почувствовал влагу в глазах, все вокруг смазалось и замутилось. Его выручил местный телефон.
– Вас, товарищ начальник, – сказала Клементьева, протягивая Мышкину трубку.
– На проводе, – хмуро сказал Мышкин.
– Дмитрий Евграфович? Это вы? – он услышал свежий и приветливый женский голос, явно молодой.
– Нет! Это Лев Николаевич Толстой. Ведь вы ему звоните? – спросил он.
– Я… – растерянно ответил голос. – Дмитрию Евграфовичу Мышкину.
– Тогда зачем дурацкие вопросы – кто да где? Говорите!
– Здравствуйте!.. – сказала девушка, словно хватаясь за спасательный круг.
«Голос вроде знакомый … Или не знакомый?»
– И вы тоже… здравствуйте.
– Вас просил зайти Сергей Сергеевич.
– Какой еще?
– Какой Сергей Сергеевич? – удивился голос. – Главный врач клиники…
– Просил зайти?
– Да.
– А с чего вы это решили, что главврач клиники желает меня видеть и просил зайти?
– Я не решала, – опять растерялась девушка. – Он сам сказал мне вам позвонить и…
– И почему он выбрал именно вас для такого ответственного дела?
– Видите ли, я новый секретарь-референт.
– Вот оно что! Поздравляю. И давно?
– Первый день.
– А имя у вас есть, сеньора референт?
– Сеньорита… – поправила девушка. – Зовут меня Оля.
– Не понял.
– Ольга.
– Опять не понял! – раздраженно сказал Мышкин.
– Ольга Николаевна Шеншина.
– Теперь понял. Иду.
– Но он просил…
Однако Мышкин положил трубку.
Он шел, не разбирая дороги и никого не замечая вокруг. Не заметил и бахилонадевателя перед приемной. Переступил порог и удивился. За столом Эсмеральды сидела молоденькая и очень красивая девушка, которую он, похоже, когда-то где-то видел. Только вот где?
– Здравствуйте Дмитрий Евграфович! – приветливо и открыто улыбнулась она.
– М-м-м, – промычал он, все еще пытаясь вспомнить.
– Вы меня не узнаете?
– Извините, но… кажется… вроде…
– Неужели я так изменилась с прошлой недели?
– Ах, Господи, твоя воля! – воскликнул с досадой Мышкин. – Совсем память потерял. Полный склероз, надо переселяться в приют для маразматиков, пока не поздно.
Перед ним сидела его соседка Ольга, спасшая его на прошлой неделе от полицейских.
– Извини, Оленька. Будь снисходительна к старому человеку.
– Всем бы такую старость! – возразила Оля.
– Что ты здесь делаешь? На прием пришла?
– Нет, Дмитрий Евграфович. Это вы на прием пришли. А я на работу.
– Теперь все понятно. Значит, ты и есть синьорина референт. И давно?
– Первый день.
– Да-да, ты уже сказала… Оля, ты даже не представляешь, как приятно тебя снова увидеть. Да еще здесь, в таком интересном, чтоб не сказать «гнусном», месте. Очень, очень приятно и радостно!
– Мне тоже… приятно, – смутилась она, уловив скрытую фальшь в радости Мышкина: густо покраснела, нежные прозрачные мочки ушей с крошечными серьгами-бусинками порозовели.
Мышкин подошел ближе и с высоты своего роста обнаружил, что у Ольги сквозь белую кисею кофточки хорошо просвечивает грудь, небольшая, но безукоризненной формы даже в лифчике. Она поймала его взгляд, смутилась еще больше и, словно невзначай, прикрылась локтем.
– Ничего-ничего, – ворчливо сказал Мышкин. – Мы, эскулапы, народ простой, нас смутить трудно. Как же ты сюда попала?
– Как попала? – она пожала плечами. – Написала заявление в отделе кадров. Мне показали стол, стул, дали справочник, новый компьютер…
– В подобную контору, а в нашу тем более, с улицы не берут, – уточнил Мышкин. – Спорить не буду. Но дам тебе совет по случаю первого дня работы. Очень важный совет. Здесь, – он повел рукой вокруг, – никогда, никогда, никогда!.. Не высказывай своих мнений. Не только о кремлевских ворах, но вообще никаких мнений. Не забывай: у нас в стране демократия, свобода слова и права человека – всего навалом, на каждом углу. А в этой клинике – в особенности. Как сказал Тютчев Федор Иванович:– Поняла?
– Неужели вы в самом деле так думаете?
– Нет! – жестко заявил Мышкин. – Я так не думаю. Я знаю – наверняка! Ты хороший, славный человечек, Оля, и это я тоже теперь хорошо знаю. И я очень огорчусь, если из-за пустякового неосторожного слова тебе сломают жизнь.
– Но ведь сейчас не тридцать седьмой год… – робко удивилась она.
– Не тридцать седьмой, – тотчас согласился Мышкин. – К сожалению, не тридцать седьмой. Гораздо хуже – учти и не забывай… Так кто тебя сюда привел? Кого благодарить?
– Тетя привела. Папина сестра. Александра Николаевна Шеншина.
– Что-то знакомое… Слышал такую фамилию, определенно слышал.
– Она здесь же работает. Заведующая аптекой.
– Точно! – удивился Мышкин. – Но мне простительно сразу не вспомнить. Я в аптеку не хожу: для моих пациентов лекарств еще не придумано.
И двинулся к кабинету.
– Дмитрий Евграфович! – остановила она, когда Мышкин взялся за дверную ручку. – Сергей Сергеевич на операции.
– Что же ты сразу не сказала? – недовольно спросил он.
– Я пыталась сказать, но не успела – вы положили трубку.
Он сел в кресло около ее стола и положил на него локоть.
– Народишко судачит обо мне? – спросил вполголоса.
– Как вам сказать…
– Прямо. Прямо говори.
– Я стараюсь не слушать сплетни. И не распространять. По возможности.
– Иногда полезно послушать. И почему ты решила, что сплетни? Может, все правда.
– Потому что такого, как про вас говорили… что-то там такое – арест, несчастный случай… Кто-то погиб… Женщина убита – молодая и красивая, ваша знакомая… Такое вы не можете.
– Это почему же?
– Душа у вас другая.
Он молча уставился на нее, потом хмыкнул.
– Откуда тебе знать душу человеческую? – усмехнулся Мышкин. – Душа чужая – потемки, а в потемках, когда никто не видит, может все что угодно происходить!.. Всякая пакость. Даже у сущего ангела. Откуда тебе знать? – повторил он.
– Я не знаю, – тихо ответила Ольга. – Я чувствую.
– Смотри, мадам Баттерфляй [53] , не ошибись. «Чувствую» – не истина в последней инстанции. Да и пророки, бывает, ошибаются. Кстати, сколько тебе лет? Не стесняйся, никому не скажу.
– Двадцать два.
– Бог ты мой! – удивился Мышкин. – Золотой возраст. Возраст первого счастья и первого несчастья. Одно плохо: молодость – такой недостаток, который очень быстро проходит. Ну а где он оперирует? Под колпаком?
– Кажется, да… Вернее – точно под колпаком. Вспомнила.
Он прошел на колпак – балюстраду над операционной, у которой вместо полотка был большой стеклянный купол. Вокруг уже сидели пара аспирантов, четверо интернов из мединститута и ординатор отделения ЦНС Семенов с театральным биноклем в руках. Все внимательно смотрели вниз. Интерны время от времени записывали ход операции на видео.
– Привет, Виталик, – сказал Мышкин.
Семенов кивнул и отодвинулся, освобождая Мышкину место.
– Давно режет? – спросил Мышкин.
– Уже третий час.
– Погано… А что так?
– Там опухоль продолговатого мозга, а под ней две аневризмы – здоровенные, в сантиметр каждая.
– Врагам бы нашим.
– Да пусть так живут, – разрешил Семенов.
Для нейрохирурга аневризма сосуда – проблема тяжелая, муторная и часто с непредсказуемым опасным результатом. Особенно если она поражает мелкие сосуды. Тогда на стенке крошечного сосуда с нежными стенками, образуется вздутие – небольшой и тонкий пузырь. В любую минуту может лопнуть. Дальше – кровоизлияние, инсульт, паралич и, если повезет, недолгая, но все равно нелегкая и нерадостная смерть. Единственный способ предотвратить разрыв – пережать аневризму у основания стальным клипсом. Но главная проблема не в тонкости операции. Проблема в клипсах. В СССР их выпускали немерено – разных сортов, размеров и разной жесткости. Теперь крошечный зажимчик покупается за границей. Большие деньги и отвратительное качество – или жесткие или слабые. Слабые сползают с сосудов, аневризма разрывается. Жесткие просто перерезают сосуды.
– Все! – вдруг воскликнул под ухом Семенов. – Кранты!
Мышкин видел сверху только зеленую хирургическую шапочку Демидова, но по его поведению понял, что Демидов в злобе и готов в клочки разорвать все вокруг.
– Силь ву пле, дай- ка на секунду, – он взял у Семенова бинокль и увидел, что операционное поле залито кровью.
– Ты прав: точно готов, – кивнул он. – Зачехлился пациент. Кровищи в мозгах – как из крана. Похоже, он аневризму перерезал?
– Ее, – сказал Семенов. – Теперь целый день нельзя на глаза Барсуку попадаться.
– И тут ты обронил жемчужину мудрости, – заметил Мышкин.
Засуетились ассистенты в операционной. Один куда-то сбегал и принес новую прозрачную упаковку с клипсами. Демидов выхватил ее у него из рук и швырнул в угол. Коробка разбилась, клипсы высыпались на голубой кафельный пол. Демидов указал на вскрытый череп пациента и злобно крикнул. Тот ассистент, что с клипсами, схватил электроотсос и принялся осушать операционное поле. Другой электрокоагулятором прижигал поврежденные сосуды. Кажется, у него получилось, кровь остановилась. Но это мало меняло дело. Если пациент и выживет, это не значит, что он будет жить. Кем он проснется после наркоза – идиотом, паралитиком? А может и «овощем», не соображающим даже, что он человек. Правда, бывали случаи хорошей и стойкой
