как будто люди сидели на каком-то допотопном животном с длинными лапами и уплывали на нем в холодную унылую страну, ту самую, которая иногда снится во время кошмара' [С.8; 48].
Данное ситуативное сравнение, конечно же, характеризует атмосферу жизни сибирских перевозчиков, описанных в рассказе, однако содержит и некий 'остаток', с произведением слабо связанный, - именно он, собственно, и наделяет оборот свойствами микроструктуры.
Доминируют все же ситуативные сравнения локального радиуса действия.
Это обнаруживаем и в рассказе 'Соседи' (1892), даже в случае, когда ситуативное сравнение звучит в прямой речи Власича:
'- Я, Петруша, благоговею перед твоею сестрой, - сказал он. - Когда я ездил к тебе, то всякий раз у меня бывало такое чувство, как будто я шел на богомолье, и я в самом деле молился на Зину' [С.8; 61].
Автор стремится к тому, чтобы ничто в его текстах не 'выбивалось' из общего тона, не 'выпирало'.
Слова Власича вполне отвечают и его речевому портрету, и его образу в целом.
В?знаменитойЦповестиаПалатаЭЦгдЪ 'ситуативных сравнений9гораздоменьшедчемвзначительноУуступающем ейповобъемурассказеоСоседийБльшаяихЯчастьЪноситЭслужебныйхарактерСТелжеЮчтоприподнимаютсяЦп освоимСхудожественным качествам над этим уровнем, выполняют локальные функции, как, например, ситуативное сравнение в описании палаты: 'Воняет кислою капустой, фитильной гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь в первую минуту производит на вас такое впечатление, как будто вы входите в зверинец' [С.8; 75].
Несколько богаче ситуативные сравнения из финальной части повести:
'Никита быстро отворил дверь, грубо, обеими руками и коленом отпихнул Андрея Ефимыча, потом размахнулся и ударил его кулаком по лицу. Андрею Ефимычу показалось, что громадная соленая волна накрыла его с головой и потащила к кровати; в самом деле, во рту было солоно; вероятно, из зубов пошла кровь. Он, точно желая выплыть, замахал руками и ухватился за чью-то кровать, С.107
и в это время почувствовал, что Никита два раза ударил его в спину' [С.8; 124 - 125].
Оборот 'точно желая выплыть' подкреплен предшествующим сравнением с 'соленой волной' и в целом раскрывает печальный подтекст: герой гибнет.
Данная тенденция - создавать текст, в котором бы ничего не выбивалось из общего тона, не привлекало к себе излишнего внимания читателя, характерна и для чеховских произведений 1892 - 1894 годов, таких, как 'Страх' (1892), 'Рассказ неизвестного человека' (1893), 'Володя Большой и Володя Маленький' (1893), 'Черный монах' (1894), 'Бабье царство' (1894), 'Скрипка Ротшильда' (1894) и др.
В то же время происходит выделение некоторых сравнительных конструкций, словно компенсирующих своей художественной выразительностью общее уменьшение их количества в текстах писателя.
В рассказе 'Студент' (1894) всего два ситуативных сравнения, но одно из них - очень 'концентрированное' и стоит в сильной позиции:
'Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку' [С.8; 306].
Очень любопытный пример, соединивший в себе, казалось бы, взаимоисключающие качества.
С одной стороны, своей необычностью это ситуативное сравнение тяготеет к самовыделению, к превращению в относительно замкнутую и самодостаточную микроструктуру.
С другой стороны - исходная часть сравнения столь неопределенна, расплывчата, что в сознании читателя не возникает цельного зрительного образа. Неведомое живое существо лишено конкретных, зримых черт. Воспринимаются только жалобное гудение и, как ни странно, - пустая бутылка, которой манипулирует это 'что-то живое' в гипотетической ситуации и которая явно 'перевешивает' по причине своей привычной осязаемости. Описанные разнонаправленные векторы 'сил' и создают особое динамическое напряжение данного образа, данного ситуативного сравнения.
И это не случайный эпизод в творческой эволюции писателя.
В рассказе 'Учитель словесности' (1894) обнаруживаем типологически близкое явление:
'Тяжелая злоба, точно холодный молоток, повернулась в его душе, и ему захотелось сказать Мане что- нибудь грубое и даже вскочить и ударить ее' [С.8; 331].
В этом ситуативном сравнении, тяготеющем по форме к обычному сравнению ('как холодный молоток'), также совмещаются разнонаправленные художественные векторы. Писатель связывает воедино несколько абстрактную, лишенную зримости, осязаемости, 'тяжелую злобу' и - 'холодный молоток' (общим основанием здесь становится 'тяжесть'), которые 'поворачиваются' в душе героя и передают болезненное, неприятное ощущение, сопоставимое с неуклюжим движением чего-то чужеродного 'внутри'.
Как и в случае с примером из рассказа 'Студент', в сознании читателя возникает образ знакомого, конкретного предмета - именно он выразил суть процесса. С.108
Рассказ 'В усадьбе' (1894) также содержит пример подобного рода. Описывая ощущение Рашевича, только что поставившего себя и своего гостя в нелепую, оскорбительную ситуацию, автор использует вполне конкретный образ 'из другой оперы':
'- Нехорошо, нехорошо... - бормотал Рашевич, отплевываясь; ему было неловко и противно, как будто он поел мыла. - Ах, нехорошо!' [С.8; 340].
Естественно, что и здесь 'перевешивает' гипотетическая ситуация - в силу своей яркой анекдотической выразительности.
Своим комизмом, даже - гротескностью это ситуативное сравнение заставляет вспомнить чеховскую юмористику, хотя рассказ в целом достаточно серьезный.
И все же Чехов находит нужным на той же странице еще раз повторить найденную удачную формулу:
'Придя к себе в комнату, Рашевич стал медленно раздеваться. Состояние духа было угнетенное, и томило все то же чувство, как будто он поел мыла. Было стыдно' [С.8; 340].
Это повторение ослабляет 'концентрацию' первого ситуативного сравнения, наделенного признаками микроструктуры. Ослабляет ее и то обстоятельство, что она впервые приведена в ремарке повествователя, разбивающей прямую речь Рашевича.
Карикатурность, нелепость поведения героя входит здесь в авторский замысел. Что подтверждается еще одним анекдотичным сравнением:
'Во сне давил его кошмар. Приснилось ему, будто сам он, голый, высокий, как жираф, стоит среди комнаты и говорит, тыча перед собой пальцем:
- В харю! В харю! В харю!' [С.8; 341].
Описанная тенденция, имеющая соответствующую параллель в сравнениях обычной формы, не уходит из чеховских текстов и в дальнейшем.
В таких произведениях, как 'Три года' (1895), 'Убийство' (1895), в которых некоторая монотонность и однообразие, неяркость используемых форм повествования отвечают монотонности и однообразию воссоздаваемой жизни, мы не найдем необычных ситуативных сравнений, имеющих концептуальный смысл.
Зато они обнаруживаются в других произведениях, написанных в то же время.
Рассказ 'Ариадна' (1895) дает два очень характерных примера.
Вот Шамохин узнает об амурных отношениях Ариадны и Лубкова:
'Я похолодел, руки и ноги у меня онемели, и я почувствовал в груди боль, как будто положили туда трехугольный камень' [С.9; 116].
Эта гипотетическая ситуация типологически (и даже - 'геометрически') близка уже описанной, из 'Учителя словесности' и заставляет вспомнить 'холодный молоток', повернувшийся в душе героя.
Другой пример предъявляет гипотетическую ситуацию иного типа: 'Но я человек нервный, чуткий; когда меня любят, то я чувствую это даже на расстоянии, без уверений и клятв, тут же веяло на меня холодом, и когда она говорила С.109
мне о любви, то мне казалось, что я слышу пение металлического соловья' [С.9; 112].
Сравнение, достаточно прозрачное по смыслу и вызывающее достаточно конкретный и скорее - зрительный, нежели звуковой образ.
Интересен этот пример еще и тем, что Чехов вновь начинает активно использовать формы с 'казалось', которые на протяжении семи предшествующих лет были почти полностью вытеснены конструкциями с 'как
