'продавал свою душу', 'в груди грызла тоска', 'в голове у него по обыкновению стоял туман' [С.1; 264]; 'В знойном воздухе повисла угнетающая тоска...' [С.1; 272].
Несколько выбивается из общего тона короткое пейзажное описание, предваряющее уже приведенное сравнение:
'Под вечер, когда заходящее солнце обливало пурпуром небо, а золотом землю, по бесконечной степной дороге от села к далекому горизонту мчались, как С.34
бешеные, стрелковские кони...' [С.1; 263].
В контексте рассказа это цветистое метафорическое описание, почти пародийное, в духе 'Тысячи одной страсти', не слишком уместно. Однако у него есть кое-что общее с другими тропами произведения.
По существу это те же самые тропы, которые Чехов использовал прежде. Приведенные конструкции нетрудно представить, а главное - найти в его юмористике. Тропы данного типа со всей наглядностью демонстрировали свою неспособность органично выразить серьезное, трагическое содержание.
После рассказа из русской жизни - другая крайность, повесть 'Ненужная победа' (1882), действие которой происходит в Венгрии, а герои странствующие артисты.
Обращение к таким персонажам могло быть отчасти инспирировано соответствующими авторскими рассуждениями из очерка 'Ярмарка': 'Не странствующие артисты перед вами, а голодные двуногие волки' [С.1; 250]. Негативный смысл высказывания в повести не отразился, зато голод - в полной мере.
Стилистика произведения также носит в ряде черт экспериментальный, учебный характер.
Скорее всего, именно здесь А.П. Чеховым впервые было использовано перефразированное выражение из Шекспира, прозвучавшее, в несколько измененном виде, и в рассказе 'Двадцать девятое июня'. Охотничий рассказ увидел свет именно 29 июня, в день открытия охотничьего сезона, а первый фрагмент повести, содержащий нужное нам высказывание, - 18 июня того же года. Как бы то ни было, в уста бродячего скрипача Цвибуша Чехов вложил впечатляющий оборот: 'пьян, как сорок тысяч братьев' [С.1; 275].
Надо сказать, что находка понравилась юмористу.
Настолько, что гамлетовские братья, в том же численном составе, еще пять раз, в разных сочетаниях, но неизменно - в форме сравнения всплывут в произведениях Чехова 1882 - 1886 годов. '... пьян, как сорок тысяч сапожников' [С.5; 483] - такой была их лебединая песня. 1886 год оказался для них рубежом, которого они не смогли преодолеть. Примелькались. К тому же правила игры вновь начали серьезно меняться.
Однако четыре года 'братья' служили Антоше Чехонте верой и правдой.
В условиях чеховского торопливого многописания такие повторы, порожденные литературным конвейером, наверное, были неизбежны.
Но разумеется, повесть интересна для нас не только 'братьями'.
Тропов здесь довольно много.
Уже на первой странице обнаруживается двойная метаморфоза: 'Земля трескается, и дорога обращается в реку, в которой вместо воды волнуется пыль' [С.1; 273].
Метаморфоза интересна своей кольцевой формой. Сначала дорога становится рекой, но завершающее конструкцию слово 'пыль' возвращает нас к реальности. С.35
И здесь возникает необходимость вновь обратиться к Гоголю и вспомнить его сбитенщика из 'Мертвых душ'. На этот раз придется привести цитату, для большей наглядности сопоставления: 'В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитеньщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так, что издали можно было бы подумать, что в окне стояло два самовара, если бы один самовар не был с черною как смоль бородою'.
Превратившийся в самовар сбитенщик вновь становится собой благодаря 'черной как смоль бороде'.
Если в очерке 'Ярмарка' Чехов обыграл связь лица с чайником на основании той общности, что у обоих объектов имеется нос, то здесь, как видим, использует кольцевую форму специфической гоголевской метаморфозы.
Тут уже нет и тени копирования, а есть - освоение приема и успешное его применение.
Рассматриваемая гоголевская метаморфоза по существу оборачивается сравнением, поскольку возвращает читателя к исходной точке. Это подчеркивается тем, что ключевые этапы довольно странного превращения обозначены сравнениями: 'лицом так же красным, как самовар' и 'черною как смоль бородою'.
При том интересе, который Чехов испытывал к сравнению, он не мог пройти мимо данного феномена.
Сравнений же в повести предостаточно.
Значительная их часть вводится в текст благодаря разговорчивости Цвибуша.
Его цветистая речь предоставляла автору широкое поле для экспериментов, за которые как бы не надо нести ответственности.
' - Эта аллея напоминает мне линейку, которой во время оно, в школе, хлопали твоего отца по рукам, - сказал Цвибуш, стараясь увидеть конец аллеи' [С.1; 273].
Нас вряд ли должно удивлять, что сравнение дороги с линейкой еще всплывет в прозе А.П.Чехова.
'- Не посидеть ли нам? - предложил Цвибуш. - Аллея длинна, как язык старой девки. Она тянется версты на три!' [С.1; 274].
Достаточно внимательно почитать художественные тексты Чехова и его письма, чтобы убедиться, насколько органичны сравнения из речи старого скрипача для авторской стилистики.
Не все сравнения в повести равноценны по своим эстетическим достоинствам.
Не слишком удачным следует признать авторское сравнение 'лицо его было багрово, как вареная свекла' [С.1; 273], поскольку багрова как раз сырая свекла, а не вареная.
Чехов очень дорожил ощущением жизненной достоверности, которая достигается в художественном тексте точностью, достоверностью деталей. Об этом он не раз писал позже собратьям по цеху. Но бывали у него и очевидные ошибки, обусловленные не только сжатыми сроками работы для малой прессы, но и - не менее очевидными поисками в изобразительно-выразительной сфере. Чеховские С.36
сравнения свидетельствуют об этом достаточно красноречиво. В той же 'Ненужной победе', наряду с большим количеством речевых штампов, иногда чуть подновленных, находим такое сравнение: 'плотен, как слоновая кость' [С.1; 278].
Сказано это о птичьем черепе, также состоящем из костной ткани. Таким образом, кость определяется через кость, что в данном случае является логической ошибкой, придающей сравнительному обороту оттенок тавтологичности.
Тот факт, что сравнение прозвучало в песне Цвибуша, отчасти смягчает впечатление просчета. И в то же время создает любопытную параллель стилистическим поискам Чехова, поскольку Цвибуш предлагает слушателям текст собственного сочинения, в котором он обдумал каждое слово, добиваясь выразительности.
Можно даже предположить, что писатель возложил на Цвибуша, бродячего артиста, художника, часть своих собственных проблем, доверив ему 'обкатать' некоторые типы сравнений, в использовании которых автор еще не чувствует себя уверенно и которые в авторской речи, быть может, слишком резали бы слух.
Болтовня Цвибуша действительно полна сравнений.
Как и в чеховском слоге, в ней соседствуют общеязыковые сравнения-штампы и вот такие откровения: 'Нервы ее слабы, как ниточки на рубахе, которую носили пять лет' [С.1; 304].
Некоторые созданные Цвибушем перлы излишне умозрительны. Они заставляют читателя с усилием, чуть большим, чем требуют правила игры, искать и устанавливать логические связи между объектами, отвлекают внимание от сути происходящего. И в большей мере обращены к логике, не создают яркого зрительного образа. Видимо, здесь кроется их главный недостаток.
Но это - ошибка Цвибуша.
Чего нельзя сказать о другом сравнительном обороте из 'Ненужной победы', включенном в речь повествователя: '...маленькая, сморщенная, как высохшая дынная корка, старуха' [С.1; 286].
Будь сравнение связано только со сморщенной кожей, оно казалось бы, наверное, более точным и порождало бы конкретный образ. Но сравнение распространено здесь на общий облик старой женщины и
