новом увлечении и, проходя мимо очередного дома, предложил ей на него забраться. Девушка согласилась. В разгаре дня мы полезли по лестнице – она первая, я за ней. К концу пути она стала жаловаться, что устала и не хочет больше подниматься. Она едва не плакала. Я уговаривал её продолжить подъём, потому что осталось совсем немного и так было проще. Мне удалось её убедить, и мы добрались до крыши. Там она отдохнула, успокоилась и ей, конечно, понравилось. Мы немного побродили по крыше, посмотрели на город с разных точек. На обратном пути нас заметила довольно омерзительная тётка – пригрозила вылить на нас горячую воду из чайника. Я хотел в шутку предложить ей вместо кипятка применить раскалённое масло и тем самым возвести эту уродливую коммунальную сцену в степень благородного, но неудачного штурма крепости, но только плюнул и начал побыстрей спускаться вниз. Девушка молча припустила за мной, забыв про жалобы и осторожность. На земле она наконец расплакалась и поклялась, что больше ноги её на крышах не будет.
После этой истории я уже не искал себе компаний, решив, что лазить нужно в одиночку и только ночью.
В моих планах было залезть на пять-шесть крыш (по условному списку), а дальше – посмотрим. Одним из таких домов был дом Нирнзее – первая московская высотка, построенная ещё до революции. Первоначально этот дом, получивший в народе прозвище «тучерез», был хорошо заметен отовсюду, но потом, когда Тверскую застроили сталинским классицизмом, «тучерез» оказался большей частью скрыт за фасадами других домов.
Я хорошо помню первое посещение – я стоял у единственного подъезда, решаясь войти (Москва уже была в стальных дверях, кодовых замках, домофонах и видеокамерах, а тут ничего этого не было – зато был консьерж), потом потянул на себя массивную дверь с круглой медной рукояткой и оказался в большом холле. Пожилая вахтёрша за советским столом из ДСП оторвалась от зачитанного покетбука, скользнула по мне равнодушным взглядом... и перевернула страницу. Путь был открыт. Я прошёл мимо неё, как так и надо, не притормаживая и не ускоряясь. (Впоследствии я не раз заходил сюда, один или с друзьями – и никогда с меня не требовали отчёта, по какому делу я сюда явился, к кому иду, нет-нет, здесь таких нет, и номера квартиры такого нет, уходите, уходите, я сейчас вызову милицию.)
Одна из местных курила в коридоре у открытого окна на восьмом этаже. Я шёл мимо и спросил у неё огоньку. Пока мы курили, она рассказала, что этот дом называется дом Нирнзее, что он был построен еще до революции как доходный дом, что на его крыше стоит ещё один дом – двуэтажный павильон, в котором когда-то давно располагались ресторан, кинотеатр и даже киностудия, и что сейчас здесь относительно немного жильцов, а в основном разные фирмы арендуют квартиры под офисы. Она докурила сигарету и ушла, а я остался стоять у окна с видом на Тверской бульвар. Тогда я не был ещё заражён идеей лазить по крышам и не придал особого значения тому факту, что прямо передо мной, напротив окна, была прикреплена к стене пожарная лестница. Но лестницу эту почему-то запомнил.
Вспомнил я о ней через несколько лет. Метро уже не работало, я никуда не торопился, было тепло, и я был один. Денег на машину не было, я перебирал малоотличимые друг от друга варинты, как убить время до открытия метро. И тут вспомнил про дом в Гнездниковском. Он был как раз неподалёку. Я вернулся на Тверскую, свернул в переулок, вошёл в подъезд, кивнул дремавшей за столом вахтёрше (кажется, это была всё та же пожилая дама), поднялся на лифте на последний этаж, вышел из лифта, вышел в коридор, подошёл к окну, открыл створки. Передо мной, примерно в метре от окна, висела в воздухе пожарная лестница. Я сел на подоконник и стал примериваться, как бы получше на неё шагнуть. Рукой я до неё не доставал. Нужно было попасть ногой точно на ступеньку, и сразу браться руками за лестницу; другим способом попасть на неё было невозможно. Шагать из окна в пустоту было страшновато, я сидел на подоконике минут пять, потихоньку привыкая к этой мысли. К тому же сама пожарная лестница, в отличие от лестницы дома на Рижской, была на вид гораздо более обветшавшей, и я боялся, что при первом же шаге ступенька может полететь, да и хорошо бы вся конструкция не отвалилась – болты, крепившие последний её пролёт, наполовину вышли из стены.
Шагнул я удачно, нога встала точно на ступеньку, руки схватили другие ступеньки, и ничего не сломалось, не обрушилось вниз. Лестница, правда, ощутимо завибрировала. К счастью, путь мне предстоял недолгий, всего-то один пролёт – примерно этаж. Но тут возникла другая проблема. Стоя на последней ступеньке, я смотрел в лаз, в который мне предстояло протиснуться – крыша была огорожена чем-то наподобие бруствера из жести, и в этом бруствере было отверстие, к которому и вела лестница. Нужно было схватиться руками за края лаза и дальше подтягиваться, при этом отпустив ногами лестницу. Тут главное было долго не думать, а действовать сразу: я схватился руками за края лаза и стал подтягиваться. Лаз был достаточно узкий, и мне пришлось немного повозиться.
Уже стоя на крыше, я стал представлять, как буду лезть обратно. Я старался не думать о том, как буду искать ногами верхнюю ступеньку лестницы. Я старался не думать про окно, которое могли закрыть жильцы, пока я буду ходить по крыше. Я старался не думать о том, заметили меня или не заметили. Впрочем, думал я об этом недолго. Тётка не обманула – крыша была отменная. Над огромным павильоном в небо уходила смотровая вышка – сварная конструкция, формой и размером напоминавшая опору ЛЭП, с лестницей и красным габаритным фонарём на самом верху. Я обошёл крышу (она была большая и абсолютно плоская), посмотрел со всех сторон на виды ночного центра, залез по лестнице на крышу павильона, а оттуда – на смотровую вышку. С этой высоты я хорошо различал людей, гулявших по Тверской – дом перед «тучерезом» не мог загородить их.
Я провёл на крыше дома Нирнзее несколько часов. Примерно те же виды, как я узнал потом, открылись много лет назад Михаилу Булгакову, посетившего это место; он упоминает про светившиеся цепями огней бульварные кольца, про ворчавшую, гудевшую внутри Москву, про ресторан с фрачными лакеями, про приплюснутые головы нэпмэнов и про своё тогдашнее настроение: «На душе у меня было радостно и страшно».
Я не стал дожидаться рассвета и начал спуск. К счастью, мои опасения не оправдались. В лаз я проник довольно легко и без труда отыскал ногами лестницу. В случае, если окно окажется закрытым, я собирался спускаться поэтажно, проверяя каждое окно. Если бы все они оказались заперты, я бы спустился по лестнице до самого конца – лестница выводила на какую-то пристройку, с которой уже можно было спрыгнуть на землю. Но окно оказалось не заперто, и я был очень этому рад, потому что вариант долгого спуска по шаткой лестнице, с риском быть замеченным, оставался на совсем уж крайний случай. Теперь мне предстояло повторить щекочущую нервы процедуру, только на сей раз шагнуть нужно было с лестницы на подоконник. Но всё обошлось: я шагнул, схватился руками за оконную раму, спрыгнул с подоконника, прошёл по коридору, свернул к лестнице, спустился на полпролёта к лифту, доехал до первого этажа, прошёл мимо клевавшей носом вахтёрши и вышел из подъезда в переулок. Вскоре я уже ехал на первом поезде домой.
Тем же летом я залез на ещё одну крышу. Это был девятиэтажный сталинский дом почти квадратного сечения, чем-то похожий на средневековый замок. Его крышу венчали декоративные, как у шахматной ладьи, зубцы. Располагался он на проспекте Мира, неподалёку от павильона радиальной линии. На первом этаже функционировал довольно странный универмаг, в облике которого до сих пор угадывались черты бывшего советского торгового предприятия. Со стороны двора к дому примыкала одноэтажная пристройка, относящаяся к универмагу. На её крышу вела небольшая лестница. По крыше пристройки можно было дойти до большой пожарной лестницы, которая вела на крышу «замка».
Крыша пристройки неожиданно оказалась катастрофически гремучей, и пока я дошёл до лестницы, жмурясь на каждом шагу, я почти не сомневался, что все обитатели квартир, в чьих окнах горел свет, уже звонят в милицию. Выждав минут десять и убедив себя, что никаких последствий моё появление не вызвало и вызвать не могло, я начал подъём.
Лестница оказалась небывалой длины, таких длинных мне ещё не попадалось. Ещё с земли я заметил, что последний лестничный пролёт, ведущий на крышу, забит досками. Но я решил поступиться одним из своих альпинистских принципов, больно уж дом был хорош. Добравшись до этих досок, я обнаружил, что они стоят намертво, без малейшего зазора, который позволял бы хоть за что-нибудь ухватиться. В качестве попятного можно было залезть на чердак под крышей, который уже
