на глупую кражу, на плохую память и предательского кота. Четыре десять. Пьяный смех вдали. Пол-пятого. Шаги, хлопает тяжелая дверь подъезда. Около шести. В тихой темноте загораются первые окна, и я вижу в них плавные, сонные силуэты. Я засыпаю в семь, почти окоченев в неудобной позе, проглотив ночь до конца. Номер ее квартиры и дома я вспомнил еще между котом и ночным смехом. Если наступит рассвет, я постучу в дверь, а когда она откроет, скажу:
- Доброе утро. Хочешь, расскажу, что мне снилось?
Екатерина Перченкова
Никакого криминала
Нет, знаете, все очень банально было, никакого криминала.
Я вас попросить хочу, сразу, пока не забыла. Цветочки не выбрасывайте, ладно? Я там на трюмо положила бумажку с телефоном, если они вам не нужны, позвоните, я себе заберу. Только решайте побыстрей, им надо, чтоб водичка была отстоявшаяся, и еще опрыскивать два раза в день. А может, я их сразу заберу, а?
Ой, давайте кофе, конечно, только знаете, не здесь… Понимаете, да? Он ведь сорок дней тут ходит и все видит, аж мурашки бегут. Хотите, к нам пойдемте, тут пять минут всего, и до метро близко. Я-то вас сразу узнала, у него фотография ваша за стеклом стояла, в серванте. Спросить даже не успела, он сам говорит: это начальница моя, умная женщина… и лицо у него такое стало, вот, знаете… Я вас почему зову-то: посидеть, поговорить, вспомнить надо, так оно легче будет.
Нет, ну я их знала, конечно, но не так чтоб хорошо, мы раньше в коммуналке жили все вместе, на Красных воротах, потом расселили. Я в пятый класс пошла, теть Тане дали двушку, и нам тоже двушку, в Коломенском только, в гости не находишься. Теть Таня беременная была, и тут на тебе – близнецы. Или двойняшки? Как правильно-то?
Девочка у них нормальная получилась, а с мальчиком просто беда, сначала даже думали, что он умственно отсталый, а потом возили его в какой-то центр, разговорили там, он и улыбаться стал иногда, и книжки читать, и даже в школу пошел. А учился-то как хорошо, удивительно даже! В первый класс его взяли, который для отсталых детей, а потом перевели в специальный, с естественно- научным уклоном. Дружили они очень с сестренкой, она за ним хвостиком ходила, и шахматам он ее научил, и телескоп ей склеил, и смотрелись они вместе ну прямо как на открыточке! Заболтала я вас, нет?
Ну вот, а потом на зимних каникулах он с мальчишками пошел на речку и под лед провалился. Вылез и пошел пешком домой весь мокрый, пришел как сосулька весь, а наутро его в больницу забрали. Сказали, или умрет, или дурачком станет. Он, конечно, не умер, да и дурачком не назовешь – диссертацию ведь написал. Но странности какие-то появились, конечно. Да чего я говорю-то, еще какие странности. Его ведь часто потом забирали в больницу, только уже в специальную. Я вот тогда как раз сестричку его встретила, она идет в белой шубке, а вся черная: говорит: я с ним сидела, пока болел, я ему суп варила, и какао, и блины пекла, я ему в больницу каждый день письма пишу, а он не отвечает. Ну, я ей говорю, больница-то непростая, может, не дают ему письма писать.
Но она, видно, чувствовала что-то. Он домой вернулся – как подменили. Ходит по квартире, в упор никого не видит, ничего не хочет. Шнурки завязывать не разучился, и то хорошо.
А что с его квартирой-то будет теперь? Она же фирменная, да? Ваша, в смысле? Вы же туда другого специалиста поселите? Да-а… Ума вот не приложу: был человек – и нету…
Вот, а потом он работать стал и сюда вот переехал, а теть Таня умерла от рака, а сестра его вышла замуж и поехала в Екатеринбург, и еще письма писала, я как-то захожу – а они у него стопочкой лежат на трюмо, нераспечатанные. Я к нему часто заходить стала, не совсем чужой все-таки человек, жалко. Он ведь и на лицо ничего был, и высокий такой, статный. Характер, конечно… Но вот не пил зато, голоса никогда не повышал. И, знаете, по-моему, женщины у него никакой не было. Я к нему вот так вот приду, принесу к чаю что-нибудь, он меня в интернет пускал, там сайт знакомств один, я-то, дура, на старости лет замуж намылилась, не вышло ничего, конечно…
Один раз вот так пришла, а он сам не свой – улыбается, глаза горят, я его и не видела таким. Думала, может, наладилось у него с кем-то. А оказывается, у них… у вас, в смысле, эксперимент был большой и что-то там удалось, и я у него до десяти вечера просидела, он мне все рассказывал – и про эти ДНК-РНК, и про коды, и про буквенные обозначения, а потом совсем ахинею понес – имя Бога там у него где-то должно получиться, я испугалась, вдруг он пьяный или там принял что-то, не знаю, он же все время таблетки какие-то пил из-за своих странностей. И он меня еще домой проводил, и по дороге все рассказывал, рассказывал. А потом что-то не вышло с этим экспериментом, он и успокоился, мрачный ходил, конечно, но недолго.
И тут оказалось, сестричка его приезжает. Так вот с бухты-барахты телеграмму – «встречай, еду». Они ведь не виделись с ее замужества, и писать-то она ему перестала…
Ждал он ее очень. Вот это мне странным показалось, конечно. То ни ответа, ни привета, а то каждый день – «послезавтра приедет», «завтра приедет». Весь дом отчистил, у него там диван был, весь книжками заваленный – разобрал, покрывало новое постелил, подушку у меня взял. Мы ведь не знали, может, она надолго едет. И цветочки вот эти тоже стояли-стояли – и расцвели, а на дворе декабрь месяц, топят слабенько, зуб на зуб не попадает. А им хоть бы что. И запах прямо райский, просто сказка какая-то. Извините… это я… вспомнила просто… Извините… Вы если что не стесняйтесь, у меня никто не придет, я одна живу, плачьте сколько хочется. А то я вот так один раз ехала в метро, тетка у меня тогда умерла, стою-стою, и как зареву в голос, стыдоба одна…
Ну вот, она приехала – у меня аж сердце оборвалось: такая была красивая девочка! Такая была тоненькая, светленькая, прямо картиночка. А тут декабрь месяц, на ней куртка какая- то хлипкая, волосы немытые, сама вся как бочка, тридцать пять лет девке, а на все пятьдесят смотрится, и брови даже не выщипала, а все пальцы в кольцах, и береточка такая еще разноцветная, как детская. Думала, у нее беда какая произошла, но вроде бы все нормально: живет себе с мужем, он у нее музыкант, она вот художественный закончила, дочка у нее маленькая, с папой дома осталась. И чего приехала – непонятно.
Ругались они страшно. Два дня она всего у него пробыла. Я вечером зайти решила, подхожу к двери, а там такие крики стоят, что мамочки мои, голос-то у нее всегда был громкий. Ушла я тогда, не стала звонить.
А на следующий вечер она домой уехала. Ну, я пошла к нему узнать, чего случилось-то, а он мне навстречу из подъезда, весь шальной, волосы дыбом, говорит: эта дура совсем охренела… то есть, он покрепче даже сказал, он раньше-то при мне так не выражался. У нее, видно, тоже что-то с головой: разнесла она ему полквартиры, уж не знаю, чего они там не поделили. Компьютер ему разбила, бумаги какие-то порвала, очки у него прямо с лица дернула и в окошко кинула, таблетки его все в унитаз спустила.
И я смотрю, а он смеется. Как он улыбается, видела, а как смеется – никогда. Куда ж ты пошел на ночь глядя, в таком виде-то, говорю, ты же слепой как крот, если надо что-нибудь, я сходить могу. Неспокойно мне стало, и не зря, получается.
А он мне прямо радостно так: увольняюсь к чорту, уеду отсюда, поминайте как звали, надоело мне. Не жизнь, говорит, а каторга, за деньги всего не купишь, хватит, говорит. Вас, извините, тоже ругал, но он это не со зла, видно, а не в себе был, так-то он очень уважительно про вас… Она, говорит, мне отомстит, ну и чорт с ней.
У нас, конечно, уже слухи пошли: одни, кто знал его, говорит, что это правительство его убрало. У него же такая работа была… вы-то знаете, конечно. А еще другие говорят, что там драка была по пьяни, и его зарезали. Им бы все языками трепать.
А было все просто. Мне прямо вот не верится, что с таким человеком – и вот такое случилось. Напился он с кем-то, просто страшно напился, он же ни капли в рот никогда, ему нельзя было. И до дома не дошел, сел у лавочки прямо в снег, где фонарь на углу. А время было позднее, никто уже не ходит, никто и не знал. Ночью той у меня вся герань померзла на кухне, вот так было холодно. Нашел его Филимонов из второго подъезда, он всегда рано на работу идет…
Божечки мои, сколько? Да быть не может. Только что шесть часов было. Да,
