конечно, конечно. Вот как из подъезда выходите, налево, а потом прямо, там увидите дом такой оранжевый, а за ним детский сад. Детский сад обходите тоже слева, а там уже метро. Вы извините, что я вас так заболтала, понимаете же, не чужой человек-то был. Да что я говорю, вам-то он тоже не чужой. Вы вообще очень… сильная женщина, вот! Дай вам Бог всего! Если вдруг что-нибудь, вы мне позвоните, ладно? Да, да, до свидания.
Господи, да откуда здесь такой сквозняк.
Марина Воробьева
Не здесь
- Мальчик! Маааальчиииик! Ну дай покачаться! Ты тут уже час сидишь, ну!
- Мальчик! Дай девочкам покачаться, ты здесь не один на площадке!
- Итай! Ты же хороший мальчик, ты же всегда...
- Да он не слышит что ли?
- А давай его до планки раскачаем!
- Ну и пусть, а мы с ним играть не будем!
- Дурак!
Они приходили и уходили, они что-то кричали, дергали качели, раскачивали, ругались. Они все давно слились в один большой шар и кружились вокруг качелей. У каждого по две головы. Нет, по три.
Голова кружилась давно, теперь еще и подташнивало, но остановиться нельзя. Площадка отъезжала все дальше, куда-то через дорогу, за ближние горы в пустыню. Над пустыней туман, площадка уходит в туман и едет дальше в Иорданию. Наверное, те горы уже в Иордании, и вся площадка с горками и каруселями и со всеми, кто кричит и раскачивает, все это улетит туда, улетит далеко. И никто не помешает. И тогда все получится.
Только ладони уже очень болят и держаться трудно, а осталось совсем немножко, уже сейчас все должно случиться. Вот уже надвигается тьма, дальние горы смыкаются, такой плотный красный занавес опускается на горы. Как в театре. Только на самом деле. Руки соскальзывают. Можно не держать. Прыгнуть. Туда.
- Мальчик! Ты чего? Ты живой?
- Фу ты, слава Богу, открыл глаза.
- Скорую вызывай, быстро! Видишь, ребенок!
- Да вроде цел, только на качелях перекачался.
- Вот его отец идет.
***
- Вот хорошо, что мы дома одни. Мы маме ничего не скажем. И вообще обедать сегодня не будем, будем есть конфеты и печенье. Хочешь, Итай? Голова уже не кружится?
- Только немножко. Да не ушибся я, пап, не трогай меня!
- Вот, смотри – я все конфеты высыпаю на стол – буууум! Будем их сначала веревкой ловить, или так есть?
- Пап, ты очень испугался?
- Ну, как тебе сказать...
- А ты всегда, когда пугаешься, кормишь меня конфетами и играешь.
- Ничего-то от тебя не скроешь, - папа улыбается и завязывает узел на веревке. А потом быстро прицеливается и ловит самую вкусную конфету.
- Так нечестно, я первый!
- Да ладно, я тебе поймал!
- Так нечестно, я сам! Пап, нет, ты ее съешь, я чего-то не хочу. Пап, а скажи, а правда, что если на качелях очень долго качаться, можно оказаться в совсем другом месте? Ну, помнишь, ты рассказывал? Когда ты был маленький, ты качался на качелях и попадал во всякие странные места, которые не здесь, помнишь?
- Так вот почему ты... А я и не подумал, я совсем забыл. Итай, послушай... – когда папа так говорит «Итай, послушай», а потом замолкает и думает, это совсем не к добру. Он так говорил давно, когда мама болела и ее в больницу увозили. А еще когда собирались ехать все вместе за границу, а папе вдруг отпуск не дали.
- Итай, послушай... мы просто играли, как-будто качели – это такой поезд между мирами и он переносит нас во всякие странные места. Это была игра, Итай.
- А что ж ты!
- Итай, подожди, не вскакивай так резко, голова закружится! Итай, по...
В саду было уже почти совсем темно, только одна красная полоса осталась на небе, прямо как тот занавес. Итая опять затошнило, когда он подумал про занавес.
Папа за ним не пошел, Итай один в саду. И правильно, и пусть сидит там, ну его совсем! Он всегда так, когда Итай обижается, он думает, что обижаться человек может только сам и ему не надо мешать.
Итай сидел и смотрел вниз на холмы, а на холмах ветер ходил то вперед то назад. И трава раздвигалась так, будто там большой зверь ходит. И мотыльки под лампой в саду были какие-то очень большие и шуршали, будто шепчутся. И воздух покалывал ноздри и щекотал. И крыши домов внизу как-то странно светились. И ворона в темноте пролетела прямо над Итаем и почти задела крылом лампу. И каркнула так, будто сказать что-то хочет. А дальних холмов уже совсем не видно, они провалились в туман. Вот стояли и вдруг упали вниз и туман их накрыл.
А вот кто-то выходит из дома. Вроде это папа, но он как-то странно смотрит и глаза у него темнее, чем обычно.
- Пап, а это была совсем игра?
- А разве бывает совсем игра? – папа очень серьезный и смотрит туда, куда только что улетела ворона.
- Пап, а посмотри, вот там...
Легче воздуха
- Все вещи кому-то нужны, - Вовка стоял, опершись на груду старых газет на самом верху свалки и говорил, прямо как Ник-вожатый пятого отряда – так, будто он сейчас сделает великое открытие и все упадут.
- Вы думаете, на свалку ненужные вещи выбрасывают? Как бы не так!
Вовка убедился, что все его слушают с открытыми ртами и продолжил:
- Вот, например, пачка старых фотографий. Человек их выбросил, потому что решил, что они не нужны. Но он же еще помнит, что когда-то выбросил карточки на свалку и может вспомнить , кто на этих карточках. А значит, фотографии еще нужны. Не будет же человек вспоминать о чем-то совсем ненужном.
- Ага, прервал Вовку Сашка из младшего отряда, - я вчера потерял стеклянный шарик, а он мне нужен и я его помню.
Вовка посмотрел поверх Сашки – А этот как за нами увязался? Ну ладно уж, сиди, раз увязался, только старших не перебивай.
Сашка кивнул.
- Так вот, - продолжал Вовка, - а представьте, что сюда придет коллекционер и подберет эти фотографии, а потом сядет дома пить чай и будет их рассматривать и думать про тех тетек и дядек на картинках, кто они и откуда. И тут же фотографии опять становятся нужными. Или пластинки старые кто-то подберет и будет слушать.
- А этот ломаный пылесос тоже кто-то помнит и он кому-то нужен? – поинтересовалась конопатая Ленка.
- А ты как думала! Пылесос тоже помнит тот, кто выбросил. Не думает о нем, но помнит, какого он цвета и как его приходилось пылью с ковра кормить, когда он сам уже ничего не засасывал. А потом его подберут и поставят в старый пылесос новый мотор, мало ли. Пока его хоть кто-
