— В самом деле? — заинтересовался Георгий.
— Запросто! Вот смотрите. Русские люди всегда жили в деревянных домах. Дома то и дело горели — целыми деревнями. Что получается? Твой сосед стены из кривых бревен скатал, гнилой соломой покрыл — сгорел. Ты постарался, срубил дом красиво, крышу дранкой обделал, досточка к досточке, конечек присобачил — и тоже сгорел. Кому обидней? Конечно, тебе. И следующий дом ты уже перестаешь стараться делать красивым. Вещи тоже. Все равно сгорят.
— Так уж обязательно и сгорят? — спросил Кумилкин. Он был вообще-то согласен, но все же спросил — для спора.
— Ну, отнимут.
— Кто?
— Мало ли. Татаро-монголы. Хозяин-барин при крепостном праве. Люди ведь жили временно у нас всегда. Нападут, в плен уведут, продадут, холера какая-нибудь. А когда крепостное право кончилось, только раздышались немного, советская власть началась, колхозы, то есть опять ничего своего, все временно. Работа не твоя, квартира не твоя, все не твое, все временно. А когда человек временно живет, есть у него интерес что-то украшать? Да никакого! Если уж только из личной старательности.
Георгий слушал Одутловатова внимательно — видно было, что сам об этом размышлял.
Спросил:
— Вы откуда все это знаете?
— Книги читал про историю, — пояснил Одутловатов. Он действительно прочел за последние годы три или четыре исторические книги, предпочитая этот жанр всем прочим, и, будучи неглупым человеком, сделал для себя выводы.
Так они и продолжили: Георгий, Валера и Юрий работали с периодической мелкой помощью Толика и Кости, наводя красоту, а Олег Трофимович помогал им рассуждениями о бессмысленности работы и наведения красоты, которые их странным образом не расхолаживали, а даже наоборот, пробуждали энергию — им словно интересно стало своей частной деятельностью опровергнуть те общие законы, которые им предъявлял Одутловатов.
По вечерам Георгий садился за компьютер Кости, и они вместе смотрели в Интернете, какие бывают виды ландшафтного дизайна. Видов этих оказалось немерено. Георгий вприглядку учился и перенимал, а также запоминал на будущее.
Внимательно читал газеты, книги, в том числе те, что уже прочел, находясь у Татьяны. То есть заново.
— Хочешь найти, что тебя касается? — спросила Татьяна.
— Да нет. То есть и это тоже. Просто — накапливаю информацию.
Или взялся за Костин учебник немецкого языка. Вчитывался, тихо произносил слова, вслушиваясь в них. Объяснил Татьяне:
— Понимаешь — обидно. Врач сказал: в пассивной памяти все есть. И ты вот тоже говоришь, что я в бреду по-немецки говорил, по-английски. Значит, я эти языки знал? А теперь — не знаю. Но они же есть во мне! И не только языки, все остальное. Все есть — а где-то там пропадает, не используется.
— Вообще-то человеку хватает и того, что он сам по себе помнит, — заметила Татьяна. — А если запоминать все, что случается, это же невозможно будет жить. Если бы я помнила, как и кто меня обижал, какие у меня неприятности были, ты представляешь, как бы я мучилась?
Георгий улыбнулся:
— Ты умная женщина.
Татьяна смутилась и отвернулась. Она, конечно, дурой себя не считала. Но и слишком умной тоже. В пределах нормы. Поэтому и застеснялась похвалы Георгия.
Она вообще все больше его стеснялась, как ни странно. Предыдущий Гоша ее раздражал до злости, до того, что хотела от него избавиться, но он был ей понятен. И смотрел на нее понятно, хоть и похабно, конечно. А этот улыбается, говорит вежливые слова, а интересуется ли всерьез — неясно.
Татьяну пугали эти ощущения. Никого она в этой жизни не боялась и не стеснялась. И если это возникло — то неспроста. Когда-то Абдрыков на нее так действовал — она, смешливая и дерзкая, при его появлении терялась, путалась, хотя не подавала вида, продолжала смеяться и дерзить.
Поглядывая на Георгия, она искала в нем недостатки — и находила, долго ли при желании? Но с ужасом чувствовала, что и недостатки ей нравятся.
И не настолько уж она робка. Она, пожалуй, в другой ситуации не посовестилась бы переселить Георгия из сарая в дом, а там… Ночью мужчина к женщине сам дорогу найдет. Но нет, не предлагала Георгию переселиться, на ночь запирала дверь. По очень простой причине. Ну, хорошо, пустит она его в дом, а потом и к себе в постель. А вдруг он от шока память потеряет? И утром не узнает ее? Проснешься, а он — “ты кто”? Может ли быть что для женщины унизительней?
Однажды она поймала на себе его внимательный взгляд. Улыбнулась, спросила:
— Ты чего?
— Кого-то ты мне напоминаешь.
— Наверно. С этого и началось: с кем-то спутал, прибился.
— С кем?
— С женой, наверно, — пошутила Татьяна.
— Вряд ли. Мне кажется — с мамой.
— Думаешь? Я мамой быть не согласна! — засмеялась Татьяна и тут же опустила голову, прикусила губу: он может увидеть в ее словах намек. Потому что если не мама, то кто?
Но он намека не уловил, думал о своем. И высказался:
— Таня, ведь это страшно — маму не помнить.
Она мысленно охнула.
Она, может быть, впервые почувствовала, что это такое — ничего не помнить. Она вот к хворающей матери, гадина такая, ездит два раза в год (правда, все время уговаривает переехать в город, но та не соглашается), вспоминает ее, если честно, не каждый день, а то и не каждую неделю, закопавшись в своих делах, но представить, что вообще бы ее не помнила… Это же все равно что не от матери, а из воздуха родиться, то есть не чувствовать себя человеком! Жуть какая!
И Татьяна, не думая, правильно или неправильно, да как он поймет, да что это значит, подошла к Георгию, сидевшему за столом, обняла его голову и сказала:
— Господи… Бедный ты мой…
А он прижался щекой к ее руке. А потом взял и поцеловал руку.
Поднял голову, увидел, что Татьяна тихо плачет.
— Перестань. Все вспомню, никуда не денусь.
— Да я не про тебя.
— А почему тогда?
— Первый раз в жизни, блядь, руки целуют! — сказала Татьяна и отошла.
Именно так она и сказала, и я ничего с этим не могу поделать. Татьяна хорошо училась в школе, старалась себя воспитать, лишний раз не ругалась матом, даже с подвыпившими покупателями, при детях не выражалась вообще. Но сказала так, и, повторяю, изменить ее слова я не в силах.
Харченко не бездействовал.
Послал новый запрос, приложив фотографию, описав ситуацию и указав, что данный неопознанный гражданин является, скорее всего, жителем Москвы или Московской области. Возможные профессии — строитель, футболист. Но не исключено, что и вор. Впрочем, все это бывает сочетаемо.
Но ответа все не было.
Он звонил: ищут ли?
Отвечали: ищем, никаких результатов. Сам в нашей системе работаешь, знаешь, насколько бывает трудно найти человека, а найденного — опознать.
Харченко не столько заботился о служебном розыске, он все чаще думал о Татьяне. Сначала ему казалось, что это вполне привычные мысли — плотские. Или, если говорить современным языком, которым
