Рената — контрастом — включила современное, что на всех волнах радио.
Георгий узнал, но не понравилось.
— Это я каждый день слышу.
Рената включила еще что-то.
Так они слушали музыку и беседовали довольно долго. Вечер выдался холодным, Рената хотела разжечь камин, попросила Георгия помочь, он отказался:
— Извините, не люблю огня.
— Как это? Аллергия, что ли?
— Да, вроде того…
Георгий вернулся довольно поздно, и Татьяна не сдержалась, напустилась на него:
— Чего это мы шляемся среди ночи?
— Еще не ночь.
— Ага. А тут сиди и думай — трезвый придет или пьяный! Еду тебе разогревай!
— Спасибо, я не хочу есть.
— Накормили, что ли?
— Да.
— Ну и оставался бы там, где кормят!
Георгий, обычно мягкий и покладистый (да и причины не было обнаружить крайности характера), вдруг посмотрел с нехорошим прищуром:
— Знаешь, ты не ори на меня. Я не привык.
— Да откуда тебе известно, к чему ты привык, а к чему не привык?
Георгий не ответил. Повернулся, чтобы выйти из дома.
— Постой, — сказала Татьяна. — Ты пойми — поздно уже. Дети спят. Я боялась: придешь, разбудишь. Их уложить, знаешь, какая морока?
— Сама их будишь своим криком.
— Я не кричу. А просто…
— Что?
— Ничего. Иди спать.
Это в анекдотах приметы неверности мужчины — в помаде на рубашке, в запахе чужих духов. Глаза! Глаза мужчины, пообщавшегося с женщиной, выдают его. Мужчина до общения, он какой-то… как бы это сказать… Он цельный, обычный. А после — он уже либо с довеском каким-то, либо, наоборот, с явной убылью, смотря с кем общался. И бог весть, когда лучше — когда с убылью или когда с довеском. В первом случае мужчину тянет вернуться, чтобы восполнить взятое. Во втором — еще получить…
Татьяна не спала эту ночь.
Мучилась, злилась на себя.
Не знала, что делать.
И Харченко не знал, как поступить.
Ответа на запрос все не было, а Георгий раздражал его все больше. Надо было раньше взять его и отправить в Москву, в распределитель. Там быстро управились бы — либо в психушку, либо в тюрьму, либо опять на улицу, но уже не здесь, не в Чихове — и он не посмел бы вернуться.
Теперь все сложнее: возникла проблема в виде Ренаты Ледозаровой, которая, судя по всему, взялась покровительствовать Георгию. Нет ли тут, кстати, у нее своего интереса? Оно бы кстати…
Харченко позвонил Татьяне, узнал, что она в магазине. Это хорошо — дома, в родных стенах, женщина часто скована и замкнута, будто боится этих стен, как свидетелей, в месте же отчужденном, желательно без людей, особенно знакомых, она делается свободней и вольнее.
Он зашел к ней спокойно, без шуток и прибауток: понял уже, что Татьяну веселые заигрывания отпугивают.
У нее был только один покупатель: старик-пенсионер, выбиравший пиво.
— Захотелось вот пива выпить, — говорил он, — а не пойму, какого.
— Светлое любите или темное? — спросила Татьяна.
— Да я в нем не разбираюсь.
— А крепкое или полегче?
— Опять же все равно. Я ведь не люблю его, если честно, — объяснял старик.
— Зачем же берете?
— Да вот захотелось почему-то, — пожал плечами старик.
Он растерянно оглядывал полки, на которых стояли десятки бутылок и банок самого разного пива. Покачал головой:
— Раньше как просто было! Два вида пива — и все.
— Это какие же? — поинтересовался Харченко, по молодости не помнивший советского неразнообразного быта.
— Бутылочное и разливное! — охотно ответил ему старик, радуясь общению. Но тут же себя поправил: — Нет, вру. В бутылках было тоже два вида: “Жигулевское” и “Бархатное”. И разливное тоже было разное. Или совсем разбавленное — или не очень.
— А чтобы совсем не разбавленное, такого не было?
— И сейчас нет! — уверенно ответил старик. — Ты вот представь: привозют продавщице бочку пива, там, может, литров пятьсот. Как ей удержаться, чтобы хотя бы ведро воды не влить? Никто ж не учует! Кто ведро-два вливает, это еще с совестью, а то и десять могут. Из расчета один к пяти, — грамотно толковал старик. — А так, чтобы совсем не разбавить, ты такую продавщицу представляешь?
Харченко не представлял, но промолчал — Татьяна ведь тоже была продавщица, да еще на рабочем месте.
Она и сама об этом помнила и сказала старику с улыбкой:
— И я продавщица, дедушка.
— Ну, ты не такая! — не смутился старик.
И это очень по-нашему: мы, беседуя в любой компании о добре и зле, всегда уверены, что зло находится где угодно, только не здесь, а здесь все — замечательные люди!
Взяв наконец бутылку пива не темного и не светлого, не крепкого и не слабого, а среднего, старик ушел, вполне довольный.
А Харченко сказал Татьяне озабоченно:
— Нехорошая информация, Таня.
— Что такое?
— Сейчас выясняются детали, но, похоже, твой Георгий — в розыске. По подозрению в соучастии в ОПГ.
— Что такое ОПГ?
— Организованная преступная группировка. Банда.
— Не похож он на бандита.
— А ты видела, на кого похожи теперешние бандиты?
— Нет.
— А я видел. Половина с высшим образованием. В костюмчиках ходят.
— И что теперь делать?
— Не знаю.
Харченко сделал паузу, чтобы Татьяна оценила тяжесть информации, то есть дал ей испугаться покрепче. И ошибся. Да, он знал повадки женщин, но не знал глубинной женской психологии. Он общался с женщинами и по службе, и лично, используя фактор аффекта: испуга или, наоборот, радости. Но ни с одной женщиной не жил вместе, а я утверждаю, что тот не знает женщину, кто с нею вместе не жил. Женщина в первые моменты действительно пугается или радуется более эмоционально и бурно. Даже иногда кричит. Но зато потом, осознав, что произошло, она берет себя в руки и становится очень разумной и стойкой. Мужчина же, не мной первым отмечено, сначала, сгоряча и впопыхах не может осознать толком ни опасности, ни
