Смотрел, как белые облака плывут, медленно меняя форму.
Смотрел, как красные насекомые (их называют “солдатиками”) бесцельно, но хлопотливо суетятся возле обломка кирпича.
Как бабочка села на цветок, трепеща крыльями.
Как пролетела стайка воробьев, а за ними спланировал толстый ленивый голубь.
Как одна за другой проехали по тихой улице четыре машины — три легковые и одна грузовая. Каждую бомж внимательно осмотрел.
Проходили мимо и люди. Как правило, они были озабочены и молчаливы. Он говорил им:
— Здравствуйте!
Они вздрагивали, смотрели на него недоуменно и что-то бормотали сквозь зубы или просто отводили глаза.
А вот соседка Татьяны, интеллигентная пожилая дама Эмма Петровна Обходимова, не удержалась и спросила:
— Вы к кому?
Человека этот простейший вопрос поставил в тупик. Он промолчал.
— Ищете, что ли, кого? — уточнила тогда Эмма Петровна.
Но человек и на это ничего не ответил.
Потом появился хромающий старик с палкой, лет шестидесяти с лишком, бедно, но опрятно одетый. Это был Олег Трофимович Одутловатов, он жил неподалеку, в доме на углу улиц Садовой и Рукопашной.
(Мэр Тудыткин, возглавив город, хотел в ряду других своих начинаний сменить это хулиганское название на более приятное: Вишневая, например, или Перспективная, но его советник по культуре, местный знаменитый писатель, поэт и краевед Семен Усенин, автор трех книг, одна из которых была издана в Москве, хоть и на средства автора, отговорил: во-первых, настоящее название улицы не Рукопашная, а Рукопашного в честь чиховского героя Артема Рукопашного, взявшего этот боевой псевдоним, когда он превратился из сапожника Арона Рыкеля в предревкома Чиховской волости, и оному Рукопашному до сих пор в местном краеведческом музее посвящена экспозиция, несмотря на двойственное отношение нынешних историков к революции и Гражданской войне: из песни слов не выкинешь. Во-вторых, даже если взять народное название улицы, ибо народ забыл героя и не ведал о настоящих истоках, то и это слово не является позорным. “Рукопашное дело, — объяснял Усенин, — означало в древности: пахать руками. А пахали руками не только физиономии неприятелей, но и по хозяйству, это потом значение стало сугубо драчливым”. Мэр этим объяснением удовлетворился.)
Одутловатов называл себя “вторичным инвалидом”. Или еще — “дважды инвалид”. Основания были: в детстве ему перешибли жердью ноги при невыясненных обстоятельствах. Одна версия (самого Одутловатова) была, что он сторожил бахчу отца, на которую забрались воры за дынями, защищал отцовское добро, вот его и покалечили. Другая версия: он сам забрался на соседнюю бахчу (по известному мальчишескому убеждению, что соседские дыни и арбузы намного слаще), там-то ему и досталось от сердитого хозяина или сторожа. Как бы то ни было, одна нога у Одутловатова срослась неправильно, стала сохнуть, и он, охромев, заимел пожизненную инвалидность второй, кажется, группы. Но был активен, мотался по стране, где-то чего-то продавая, доставая, пускаясь в авантюры, последней из которых была — доставка нескольких партий почти новой мебели в Россию из опустевших населенных пунктов Чернобыльской зоны. На этом он и пострадал, “нахватал радиации выше крыши”, и вот уже который год ходит по врачам, добивается, чтобы ему присудили еще одну инвалидность. Врачи отбиваются, говорят, что толку никакого: будет та же инвалидность второй группы, то есть подтверждение имеющейся. Одутловатов не согласен. Есть же дважды Герои Советского Союза с присуждением Золотой Звезды и ордена Ленина, говорит он. За каждую Звезду человек пожизненно получает двести рублей старыми деньгами (где-то когда-то он об этом услышал). То есть за две — четыреста. Поэтому и я должен за каждую инвалидность получать отдельную пенсию, а в результате двойную!
Пока он никого в своей правоте убедить не может, но не отчаивается и внимательно следит за политическими событиями, ища в них намеки на то, что скоро его дело выгорит.
Сделавшись окончательным инвалидом, он увидел себя без средств (кроме единственной пенсии), без угла, без семьи. Поехал в Чихов к сестре, которую не видал уже лет двадцать. Оказалось: домишко сестры заколочен, сама она восемь лет как в могиле, а сын ее, племянник Одутловатова, Юрий Кумилкин (мужняя фамилия упокоившейся сестры) отбывает уже третий срок в тюрьме за аморальный образ жизни.
Одутловатов устроился в этом домишке, кое-как наладил быт, а тут явился и племянник. Сначала они ссорились, ибо каждый считал другого приблудившимся: дядя приблудился к дому, а племянник к дяде, “на все готовое”, как выразился Одутловатов, но потом примирились; Юрий, не любя и не умея работать, жил на дядину пенсию, а долгими вечерами без радио и телевизора они предавались рассуждениям о возможности как-нибудь хитроумным и чрезвычайным способом раздобыть много денег, чтобы снести свою хибару, построить на ее месте большой дом и устроить семейную гостиницу: племянник уверил дядю, что это самый надежный и выгодный бизнес из всех существующих.
Одутловатов, ответив на приветствие бомжа, остановился, опершись на палку:
— Сидишь? — спросил он.
— Сижу.
— Все равно ничего не высидишь. Я вот сколько лет мучаюсь. Я ведь дважды инвалид: с детства нога покалеченная, а потом радиации нахватался в зоне бедствия, сам понимаешь, о чем речь. Мне должны две пенсии платить, если честно. Так докажи им!
И старик пустился подробно рассказывать бомжу о своих мытарствах. Тот слушал внимательно, с интересом, не все понимая, но всему сочувствуя.
Тут показался Юрий, голый по пояс и в шортах. Крикнул дяде:
— Ты еще тут? Душа же горит!
— Иду, иду! — отозвался Одутловатов.
И поковылял по улице.
А Юрий приблизился к бомжу и задал тот же вопрос, что и дядя:
— Сидишь?
— Сижу.
— Нечего тут рассиживать! Тут местные люди живут, а ты кто?
Показалась Татьяна с пустой тележкой.
— Привет, Тань! — махнул ей рукой Юрий. — Это что за личность?
— Не знаю, — сказала Татьяна, заходя в калитку.
Юрий, постояв немного, тоже ушел. Ему бы и хотелось поссориться с пришельцем, но для этого нужно видеть энергию отпора, сопротивления, а у бомжа ни отпора, ни сопротивления не наблюдалось.
Толик проснулся и улетучился, не убрав постели.
Костя спал, уронив голову на стол. На мониторе застыла картинка. Татьяна взяла сына под мышки, повела к постели, тот упал. Оглядев картинку, Татьяна нажала на клавишу, и картинка ожила — застрекотали выстрелы, повалились враги, полилась кровь. Татьяна испугалась и выключила компьютер.
Вечером семья ужинала, и Костя, только что приехавший на своем велосипеде с дальних прудов, спросил:
— Мам, а че за мужик там у забора сидит? Весь день сидит!
— Да бомж какой-то. Нищий.
— Шугануть его?
— Ну, шугани, — разрешила Татьяна. — Только культурно.
— Это мы можем! — выскочил Костя из-за стола.
Толик, естественно, помчался за ним.
Костя подбежал к человеку и строго спросил:
— Мужик, ты че сидишь тут? Давай иди отсюда!
— Куда?
