— Не думай, что меня не впечатляет твоя сила духа, — сказал Красноречивый. — А в Средние века ее бы оценили еще выше. Но лично я советую тебе смириться и подписать документы.
— Пошли, Счастливчик, — сказал Цыпленок, — подпишем эти глупые бумаги и поищем что-нибудь перекусить.
Я подписывал документы, а главный сержант в это время молча сидел за своим столом и буравил меня глазами. Я подписал их с отвращением, ненавидя каждую букву, из которых складывалось мое имя.
Меня отпустили, и я сразу направился в роту, где выяснил, что Красноречивый может одолжить фунт до дня следующей выплаты. Мы взяли его и улизнули в Ричмонд, где без ограничения ели стейки, яйца и ругали главного сержанта.
С точки зрения Корпуса Морской пехоты Цыпленок и я вовсе не служили эти четыре дня. И жалованье за них нам так и не вернули.
— Давай смиримся с этим, Счастливчик, — вздохнул Цыпленок, с удовольствием пережевывая очередной кусок стейка. — Мы идем по улице с односторонним движением.
Наше пребывание в Мельбурне подходило к концу.
— Когда вы уезжаете? — спрашивали девушки.
— Говорят, вы скоро нас покинете, — говорили нам люди, приглашавшие нас в гости. Они знали. Они всегда все знали раньше нас.
Удовольствий стало намного меньше. Не хватало девушек, мы не могли пить сколько хотели. Скоро все должно было кончиться. Засуха быстро иссушит стремительный поток наслаждений, и мы вновь окажемся в пустыне. Мы и пытались напиться впрок.
В конце сентября 1943 года нас строем привели со стадиона на причал и погрузили на корабли. Мы возвращались на войну.
На пристани собрались толпы женщин. В этой многоликой толчее наверняка были и мужчины, но наши глаза могли видеть только девичьи лица и тонкие женские руки, машущие нам вслед.
— Взгляни на них, Счастливчик, — сказал Здоровяк. — Не стоит себя обманывать. Они пришли не только для того, чтобы попрощаться с нами. Они не только машут нам руками, они ждут первого парохода с пехотинцами, который придет в эту гавань.
— Ну и что? — пожал плечами Хохотун. — Ты на их месте делал бы то же самое. Ты просто ревнуешь.
— Черт побери, ну конечно! — с горечью констатировал Здоровяк. — Просто мне очень обидно, что я нахожусь не на том судне.
И тогда, словно для того, чтобы подчеркнуть правильность оценки сцены прощания и подвести итог большому дебушироваиию, которое теперь осталось позади и удалялось по мере расширения водного пространства между кормой нашего судна и причалом, парни на борту решили отметить прощание по- своему.
Они извлекли из карманов и бумажников очень смахивающие на шарики резиновые изделия, повсеместно применяемые для контрацепции, в которых теперь не было никакой необходимости, и надули их. После чего шарики разных размеров были брошены в воду и поплыли, подгоняемые ветром и подпрыгивая на волнах. Очень скоро водное пространство между причалом и нашим медленно удаляющимся транспортом покрылось множеством этих белых, похожих на сосиски шариков. Сначала их были десятки, потом сотни, потом тысячи. Они танцевали на ветру, подпрыгивали, сталкивались и вновь разлетались в стороны, резвились в воде, разделяющей два человеческих лагеря, которые больше никогда не должны были встретиться. Еще долго звучали хриплые вульгарные выкрики морпехов, которым отвечали тонкие голоски девушек, изображавших скорбь. Они перекликались, как птицы в лесу, исполнявшие странный, понятный только им концерт.
Расстояние увеличивалось, а шарики все еще были видны.
Здравствуйте и прощайте, женщины Запада.
Глава 6. Ветеран
Как и все суда типа «Либерти», наш корабль был анонимным. То есть название у него, конечно, было, но совершенно незапоминающееся. Такие слова помнишь, пока их произносишь, и тут же забываешь снова. Неудобное, темное, некрасивое, скучное судно. Оно служило только для того, чтобы перевозить нас с одного места на другое, как паром. Здесь и речи не было об интересе, индивидуальности, приключении, короче говоря, оно было никаким.
Это было первое судно типа «Либерти» на нашем веку, но далеко не последнее. Обо всем непрезентабельном семействе этих морских транспортных средств Хохотун выразил свое мнение следующим образом. «Знаешь, — сказал он, с отвращением глядя на переполненные людьми палубы и прислушиваясь к конвульсивным подергиваниям судна, — эту штуку, наверное, сделали в конце недели. В пятницу вечером собрали в одном месте множество людей, которым нечего было делать, и как следует их напоили. А к ночи воскресенья они склепали этот шедевр». Он взмах-пул рукой, показывая, что его мнение относится не только к нашей медлительной красавице, но и ко всей длинной колонне транспортов, больше всего напоминающей стадо коров, движущейся от побережья Австралии на север.
Мы ели на палубе, здесь же справляли наши естественные потребности. Над верхней палубой был сооружен навес, где располагался камбуз, здесь же были гальюны. При сильном ветре требовалась изрядная сноровка, чтобы удержать тарелки на столах, равно как и пищу в желудке, если ветер дул со стороны гальюнов.
Мы снова начали глотать таблетки атабрина. Когда мы, получив на камбузе свои порции, выходили, держа в одной руке кружку кофе, а в другой — еду и столовые приборы, нас встречал дежурный офицер и приказывал открыть рот, куда санитар аккуратно забрасывал желтую таблетку.
— Открой рот.
— Ты же промахнулся, кретин!
— Эй, ты, осторожнее, следи за своей едой! Черт! Я же говорил, следи...
— Я же ничего не могу поделать, лейтенант, проклятое судно качается.
— Черт бы вас всех побрал, ослы! Вы же проливаете свой кофе. Двигайтесь, двигайтесь! Эй, ты там, проходи, на что ты уставился? Санитар, попрошу внимательнее, ты слишком многих пропускаешь. Внимательнее, я сказал. Внимательнее!
— Опа... Извините, сэр.
— Это не слишком сильный ожог, сэр. Он не потянет даже на вторую степень, я уверен.
— Черт, санитар, ты меня слышишь?
— Минутку, сэр. Качка опять усилилась. О... теперь воняет из гальюна, чувствуете? Осторожно, сэр, мы поворачиваем налево.
Так мы продвигались вдоль побережья Австралии, держа курс внутрь Большого Барьерного рифа. Риф располагался справа по борту, а берег — слева. Это был естественный защитный барьер, и ночью нам разрешали курить на палубе. Ни одна подводная лодка противника не стала бы забираться в такой опасный для нее лабиринт.
Мы не знали, куда направляемся. Единственное, в чем мы были уверены, это что наш курс лежит на север, а значит, обратно на войну. К этому времени японцев уже выбили с Соломоновых островов и большей части Новой Гвинеи. Мы шли на север по бескрайним водным просторам Океании. Наши мысли в основном были заняты пугающе большими потерями Таравы.
Но все-таки мы были ветеранами, поэтому не показывали страха, зато много шутили и выдвигали самые невероятные предположения о месте, куда нас везут, и о том, какие условия нас там ожидают. Впрочем, в последнем ни у кого сомнений не было. Короче говоря, мы коротали время за пустой болтовней, сидя на грязном брезенте, закрывающем люки. Если же это надоедало, мы играли в слова или придумывали всевозможные слоганы — кто лучше.
