Плейбой с готовностью согласился, и мы вдвоем принялись вырубать траву мачете. Вскоре в поле купай появилась просека, на которой мы устроили постель из травы. Затем мы срубили в близлежащем кустарнике несколько стоек, вбили их в землю и натянули на них плащ отца Честность. Он заполз под этот импровизированный навес и лег. В травяной постели что-то зашуршало, и отца Честность с нее как ветром сдуло. Опомнившись, он виновато улыбнулся и снова лег. Через мгновение стало совсем темно.
— Вы только не беспокойтесь, отец, — сказал я, — по мы намерены раздобыть что-нибудь пожевать.
— Это было бы неплохо, — признался он. — Где?
— Я расскажу вам на исповеди.
— Ты же знаешь, что нельзя украсть у себя, — рассмеялся отец Честность.
— Конечно, мы просто хотим немного ускорить процесс распределения.
Мы вышли на дорогу и попросились на проезжавший мимо порожний грузовик, возвращавшийся на берег. Проехав километра полтора, мы спрыгнули и стали ждать, когда в глубь острова пойдет очередной грузовик с продуктами. Дождались. Свет его фар казался очень тусклым сквозь пелену дождя. Мы забрались в кузов, когда он притормозил на подъеме, доехали до своего бивуака, выбросили на землю по ящику томатного сока и печеных бобов и спрыгнули следом.
Мы разделили добычу среди друзей, а потом поспешили к навесу отца Честность. Он уже спал. Пришлось будить.
— Мы принесли вам немного еды, отец. — сказал я. — Но может быть, вы лучше сначала ее благословите?
— Что? — испуганно пробормотал он, просыпаясь. — Я не понял. О! — воскликнул он, окончательно проснувшись, и даже в темноте было видно, как отец рад. — О!
Плейбой рассмеялся, я тоже, и мы снова выползли под дождь. Пара бедных католиков, которые провели несколько блаженных месяцев в Австралии, отправилась спать, не слишком задумываясь о десяти заповедях и в твердой уверенности, что обрели искупление в этом благочестивом подношении ворованного томатного сока и печеных бобов.
До самого утра я и не думал выяснять, где мы находимся.
— Это остров Достаточно хороший, — сказал кто-то.
— Пусть будет так, — улыбнулся Плейбой. — Будем считать, что он достаточно хорош для морских пехотинцев.
Мы приступили к работе по установке палаток. Лейтенант Большое Кино считал своим долгом нас подгонять и своими бестолковыми приказами здорово мешал.
У нас было три палатки: две для жилья и одна для работы. В третьей мы сложили все имевшееся в нашем распоряжении нехитрое оборудование для составления карт: стол, сделанный из куска клееной фанеры, установленного на опорах, несколько компасов, карандаши, калька и один или два угольника.
Разведка батальона морской пехоты почти не имела картографического оборудования. Мы были обычными разведчиками, то есть глазами и ушами командира батальона, и это все независимо от того, как сильно стремился Большое Кино преувеличить наши задачи.
Мне тоже хотелось стать настоящим разведчиком, но лейтенант Большое Кино и слышать об этом не хотел.
— Ты здесь, чтобы выпускать мою газету, — внушал он.
— Но, лейтенант, скоро мы опять будем в деле, а я даже не знаю, что такое азимут. Я же заблужусь в телефонной будке! Я только хочу научиться обращаться с компасом и читать карту.
— Тебе это не нужно.
— Но, лейтенант, когда начнутся бои, всем будет не до газеты. Что я тогда буду делать?
Лейтенант, который уже два месяца как мой командир, взмахнул рукой, всем своим видом выражая неодобрение. Эту манеру он приобрел еще на Гуадалканале, когда в один прекрасный день сержант Большое Кино оказался единственным из всего разведывательного подразделения, сумевшим объяснить командиру батальона, что такое монтаж аэрофотоснимков. За это он и был произведен в лейтенанты.
Он махнул рукой и объявил:
— Когда начнутся бои, ты будешь вести дневник батальона.
— А это еще что такое?
— Тогда и узнаешь. А теперь давай поговорим о моей газете. Хотелось бы услышать, что ты об этом думаешь. Итак, что нам нужно, чтобы начать?
— Множительный аппарат.
— Понял. Поговори об этом с главным сержантом. Что еще?
— Бумага.
— Снова главный сержант. Что дальше?
— Наборная машина.
— К нему же. Какие еще проблемы?
— Репортеры.
— Это понятно. Я хочу спросить, сколько их понадобиться для батальонной газеты?
— В батальонной газете должны печататься новости. Причем нам придется охватить все роты. Иначе говоря, в каждой роте должен быть человек — ротный репортер.
— О чем, по-твоему, он будет сообщать?
— Обо всем, что происходит в роте. В газете будет информационное сообщение от каждого репортера, штабные новости, уголок поэта, обращение командира и редакционная статья.
— Обращение полковника! Редакционная статья!
— Да, сэр. А я потом все это размещу на странице и украшу ее. Возможно, командиру батальона понравится идея таким образом поддержать моральный дух в войсках.
— Подожди, мой мальчик, не торопись.
Большое Кино встал и нервно заходил взад-вперед по комнате. Затем он снова сел и принял позу роденовского мыслителя.
— Тебе придется быть очень осторожным, Счастливчик. Нельзя сломя голову нестись вперед. Нам надо считаться с командирами рот. Скорее всего, они не захотят, чтобы кто-то посторонний постоянно находился в роте и докладывал обо всем, что происходит. А если и согласятся, то потребуют, чтобы им показывали материалы перед отправкой в газету.
— То есть у нас будут цензоры, сэр?
— Думай, что говоришь. Просто надо проявлять деликатность. Каждый командир роты захочет лично удостовериться, что репортер ничего не исказил. Тут мы должны быть максимально внимательны, понимаешь?
— Да, сэр.
— Думаю, мы поступим следующим образом. Поговори с главным сержантом и выясни, чем он сможет помочь в плане бумаги и оборудования. А я пока прозондирую почву с командирами рот. Завтра у нас будет совещание, там все и решим. Да... и еще одно. Что касается обращения полковника и редакционной статьи... Забудь об этом.
— Да, сэр.
Я привык выполнять приказы и поговорил с главным сержантом, который велел мне убираться из его палатки ко всем чертям.
Лейтенант Большое Кино, проведя ночь в размышлениях, на следующий день занялся своими непосредственными обязанностями. Батальонная газета была вырезана из общей картины, как нечеткий аэрофотоснимок из общего монтажа.
Дисциплина становилась все строже — командование закручивало гайки. Как-то раз в воскресенье утром мы играли в волейбол неподалеку от палатки-столовой, которую пока не посетили только командир и майор Кусок Майора — его новый и весьма непопулярный начштаба. Время завтрака уже давно прошло, но это, конечно, не касалось майора Кусок Майора, который мог есть когда ему захочется.
К игре присоединился дежурный капрал. Краем глаза я увидел Кусок Майора, он вышел из жилой
