работы поменял и теперь специализируется на обогащении руд в условиях дефицита воды. Разработанный им метод оказался пока что единственно возможным на безводной и безвоздушной Луне. В быстрой речи Александра Павловича большое место занимало мусорное словечко 'понимаете'; впрочем, когда он волновался или просто начинал говорить быстрее, словечко сокращалось до 'паите'.
– Зачем летите? – спросил он, с откровенным любопытством рассматривая Морозова.
– Полевые испытания моих машин в условиях… и т. д.! Так, небольшие неприятности, требующие устранения. Они там уже с полгода как работают!
– А я, понимаете, для повышения эффективности процесса и для налаживания транспортировки на Землю партий грузов редкоземельных металлов!
– Ничего себе! Как же это будет делаться?
– Ну, если точно, то я и сам не очень знаю, паите! Известно, что главное – оторвать груз от лунного притяжения, дальнейшее следование – под воздействием притяжения Земли, а потом на орбите Земли, паите, люди со специального поста монтируют на грузе управляемую радиоволнами тормозную установку!
– Целый пост на орбите для этого держать!-изумился Морозов.
– Во-первых, не только для этого. А во-вторых, понимаете, если не таскать на Луну и не поднимать с нее тормозные установки, то образуется огромная экономия топлива.
– Остроумно!
– Да. А кроме того, я должен принять участие в поисках воды. Вроде бы, понимаете, она там есть, линзами! Найти бы хоть для замкнутого цикла на двадцать-тридцать тысяч человек.
– А что, там сейчас разве людей нет? – поразился Морозов.
– Есть. Пятьдесят три человека.
Через полчаса попутчики совершенно освоились. Иногда они даже переходили на 'ты'.
– Забавно, – задумчиво говорил Александр Павлович, потихоньку массируя себе подбородок. Руки у него были в непрерывном движении: что-то перебирали, осторожно ощупывали предметы, как бы исследуя их, или гладили лицо, волосы, рукава куртки. – Ты говоришь о своих машинах как о живых существах, паите, поломки – травмы, неправильное функционирование – болезни. Не ты один такой. Я часто слышал выражение 'машина жрет много бензина' так и кажется – автомобили взахлеб, с чавканьем едят, пьют мазут, бензин и даже электроэнергию, – он улыбнулся.
– Люди исстари очеловечивали силы природы. В этом и заключалась суть магии. Но ведь и вы, Александр Павлович, если покопаться, относитесь к Земле как к живому организму,- сказал Морозов. – Тоже очеловечиваете, а кому бы, как не вам, положено было бы относиться к ней как к неживому организму!
– Ага. Все-таки организму!-оживился Чугуев. – И вы туда же, паите!
– Это правда, – тихо сказал Борис Алексеевич. – А как иначе? Не поспишь из-за нее, заразы, не поешь вовремя, переругаешься с сотрудниками, облаешь межведомственную комиссию, которая удивляется, почему наша машина не поет и ногой при этом не притоптывает. И уж после этого на полигоне шепчешь: 'Ну, пошла, милая, хорошая, пошла. Покажи им, сволочам, что мы умеем делать. Вот так. От валуна вправо, валун нам ни к чему'. И она вроде бы тебя слушает. Твое порождение. Твое дитя. А обернешься, все, до последнего сачка-чертежника, которому бы только отгул в самое тяжелое для работы время получить, глаз с нее не сводят, вместе с ней по полигону ползут, а сачок даже перед ее препятствиями ножонкой правой дергает, как будто лезть собирается.
– А что вы думаете? Мы как роженицы, паите! Не в физических муках, а в умственных рождаем детей своих!
– А ведь действительно детей! – медленно сказал Морозов.- Я помню, как были на первых порах огорчены создатели ЭВМ, что их машины не могут обыграть квалифицированного шахматиста. Просто обижены и огорчены! Когда же это очеловечивание началось?
– Я думаю, -озорно улыбнулся Александр Павлович,- первое, так сказать, примитивное проявление чувств человека к машине мы наблюдали, когда жаждущий инвалид в ярости пинал ногой или бил кулаком по автоматическому сатуратору с газированной водой, проглотившему монету и не налившему, паите, в стакан воды. Лупил он его с досады, которая все-таки тоже была чувством. Честно говоря, людей длительное время машины раздражали и пугали; пожалуй, до тех пор, пока не появились компьютеры… Я смотрю, вы глазами часто хлопаете. Кресла здесь удобнейшие, паите. Давайте, минуток сто двадцать соснем! И я с вами за компанию!
Спал Морозов плохо. Во сне он видел ожившие машины, которые в разное время он сам проектировал и строил. Машины во сне вышли из повиновения у людей и дрались между собой рабочими элементами. Стоял лязг и грохот. Потом появился маленький Санька, расчетных лет двенадцати, поднял руку, и наступила тишина. От этой тишины он и проснулся.
Двигаться не хотелось. Он вспомнил давешний разговор. А ведь действительно, с древнейших времен и всю свою долгую историю, нет, всю долгую историю своего сознания человек пытался связать материю с духом. Эта мысль его окончательно разбудила, он повернул голову к соседу. Александр Павлович не спал.
– Ага, проснулись! – сказал он. – Сладко вы спали, даже похрапывали. А я, вот, так и не заснул. Все думал! Мне кажется, паите, что всю долгую историю человеческой мысли люди пытаются связать материю с сознанием, – сказал Чугуев, и Морозов поразился совпадению их мыслей. – Сначала, во времени первобытного человека явления природы материализовали, паите, в виде богов и божков, гениев и чертей; в начале двенадцатого века – спириты материализовали духов, а в наше время одухотворяются машины, приписывается сознание компьютерам и злая воля электрическим схемам! Мало того, паите, – продолжал он, – конструкторы придают машинам зверообразный и даже человекообразный вид; самолетам и вертолетам, например, вид странных и страшных хищных птиц.
Морозов автоматически кивнул, он и сам был в этом грешен.
– А гидротурбинам на электростанциях дают человеческие имена, – спокойно сказал он. – Как и ураганам. Все эти бесконечные Лиззи, Бетси, Элен…
– Ну, что касается летательных аппаратов или, скажем, плавающих – то это, паите, благодаря бионике, – сказал Александр Павлович. – Считается, что обводы или контуры рыб и птиц наилучшие для их конструкций. Правда, это не основание для возвращения к примитивной магии каменного века. Не повод для того, чтобы делать им два фонаря, имитирующих два глаза, и так далее! – он энергично потер себе шею. – Но вполне основание для тебя, Борис Алексеевич,- он повернулся к Морозову, – обращаться к машине как к живому существу!
'Если бы ты только знал…' – подумал Борис Алексеевич, выходя из каюты (или все же из купе). Разговор перестал интересовать его.
А жизнь скакала в сумасшедшем галопе – Санька перешел в шестой класс, первая из лунных машин сверлила и дробила скальные породы, хотя никак не могла аккуратно положить керн в контейнер для анализа, а дамы его отдела вскладчину праздновали все, что можно и что нельзя. После сдачи первой машины последовал пикник субботним днем в Солнечном. Кстати, безалкогольный – сотрудники знали, что начальник не пьет. Потом праздновали успешное прохождение опытно-конструкторской разработки автономной шахтной комбайновой установки (АШЛУ) через приемную комиссию, и, наконец, наступили уборочные работы в совхозе. Из совхоза он вернулся уже мужем Милочки. Последовало знакомство с родителями (причем мама Милочки оказалась всего на пять лет старше Морозова и вполне еще ничего сама). Затем запись в районном ЗАГСе, кое-какие закупки и прекрасный, веселый пир в пельменной, специально украшенной по этому поводу шутливой стенгазетой из совхозной жизни и лозунгами типа 'Ведь можешь, если захочешь!'. И Милочка переехала к нему.
Санька воспринял новость положительно, встретил ее дружелюбно и долго тряс новобрачной руку. Милочка, в свою очередь, оказалась старше пасынка на восемь расчетных лет и потому на Санькин вопрос: 'Как мне вас называть?' – она кокетливо стрельнула в него глазами и ответила: 'Зови меня, пожалуйста, Милочкой!' Она еще не знала, что подросток механический.
Парень был очень доволен появлением в семье женщины, которую он упорно вне дома и в разговорах с отцом называл 'мамой'. К шестому классу многие ребята остались без отцов, и только он один без матери. Мама нужна была не для одного лишь комплекта, но и для престижа. О престижности он знал больше
