— Не переживай особо сильно, — перешла она на интимный шепот. — Теперь я догадываюсь, в чем дело. В тот еще раз, как ушла от тебя: по дороге догадалась. Ведь он сбежал из-за тебя?
Серафимовна кивнула.
— Я виновата. Не думала, что он к… этому отнесется так.
— С ним такое случается, — подхватила радостно Сонька, по-своему истолковывая раскаяние подруги. — Не расстраивайся. И не дрожи. Подумаешь!
— Я виновата.
— Ну, ты прямо как Федра из одноименной драмы Расина, которая борется со своей страстью и вся дрожит. А чего бороться? Лучше отдаться ей, как волнам, и получить свое удовольствие. Ты обратила внимание, что все великие пьесы строятся на будто бы противоестественных, а точнее, незаконных страстях? Без страсти нет и пьесы. А что, как сама понимаешь, противоестественного в том, что Федра, молодая баба, влюбилась в своего пасынка? Пасынок-то был не мальчик, а здоровый бугай, по-нынешнему качок.
— Что вы плетете? При чем тут какая-то Федра? — обиделась Серафимовна, не понимая, куда клонит Сонька. — Кто тут Федра? Я, что ли? И мой свекор не молодой бугай, а пожилой.
— Я говорю о мировых трагедиях, милочка. Или вот из Библии. Жена Потифара пытается утянуть в койку красавчика Иосифа. А он не может обесчестить хозяина, которого по-своему уважает, то есть Потифара. Предполагаю, что ему эта баба попросту не понравилась, а то бы он забыл о чести хозяина. Мужички таковы. Если ты заберешься, скажем, в койку, тебя не отвергнут… А жена Потифара, сука такая, настучала мужу, что Иоська будто бы хотел ее…
— Я не настучу, — сказала Серафимовна, думая при этом о Валюхе и ее муже.
— Да, ты хорошая, ты не настучишь. Ты… свое получишь и промолчишь.
— Что вы плетете?
— Я? О пьесах, как сама понимаешь. Все в них строится на этом самом деле… Возьми Эдипа — с мамкой согрешил; возьми праведника Лота — с дочками предался утехам. Кстати, Иван Ильич не проболтается: даже под пытками от него не пойдет сплетня. Он — Иосиф Прекрасный. Жены друзей на него, как сама понимаешь, вешались, а потом стучали на него мужьям. И ты, как жена Потифара…
— Сонька, ты с ума сошла! — Серафимовна, наверное, впервые так вольно обратилась к старшей подруге, которую явно понесло.
Но и Соньке не понравилось такое обращение.
— Нет, это ты сошла с ума! Впрочем, не ты первая, не ты последняя. И я это даже приветствую. Надежно, выгодно, удобно — с отцом и с сыном. И не подлежит размножению, то есть разглашению.
Серафимовна потянулась к бронзовой пепельнице, но вовремя сообразила, что дело запахло, как сказала б Сонька, сюжетом для пьесы, достойной Расина. Ведь в случае скандала может случиться такое… такое… И тогда придется перебираться к мамочке в коммуналку, где пьяный сосед каждую ночь ловит чертей и мочится мимо унитаза.
— Он с Валюхой… — сказала Серафимовна и от избытка чувств заревела. Пьяная, залезла к нему в койку. Что ему оставалось делать?
— Да? А я уж подумала, что он, глядя на твои крепенькие ножки, которые ты охотно демонстрируешь, потерял, как и его родная партия, ум, честь и совесть. А ты дала ему достойный отпор, чтоб руки не распускал.
— Не давала я отпора!
— Он от расстройства ушел — испугался, что ты настучишь Коле об его намерении пойти в снохачи. Но Коля не так простодушен, как Потифар, он не поверит этому, даже если бы ты на самом деле забралась в койку к Иосифу Прекрасному.
У Серафимовны голова закружилась от литературных героев, а точнее, героев навыворот, и она сорвалась на визг:
— Не я спала, черт вас дери! Он спал с Валюхой!
— И с Валюхой. Ничего особенного.
— Не знаю, чего вы добиваетесь? Что вам надо?
— Успокойся, милочка. Я пошутила. Ведь я — человек, причастный к литературе. И мне интересно порассуждать о великих драмах и о жизни, которая предоставляет писателю сюжеты, которые не придумаешь… Чего уставилась как на новые ворота?
Серафимовна глядела на Соньку во все глаза и никак не могла сообразить, что произошло с ее старой подругой? Желтая, морщинистая, как груша в компоте, и дерганая бабка превратилась в молодую… то есть не то чтобы молодую, но все-таки женщину — веселую и румяную. Неужели подкрасилась? Вроде бы нет.
Сонька держалась так, словно выиграла какое-то запутанное дело или даже сражение. Говорят, иные полководцы очень молодеют (Наполеон) при виде льющейся крови и заболевают при отсутствии ее. Серафимовна, в противовес помолодевшей Соньке, чувствовала себя как после болезни.
«Она у меня допрыгается», — подумала Серафимовна, приписывая свое плохое самочувствие Соньке, поигравшей у нее на нервах.
— А вы, Софья Марковна, не предлагали свое юное и румяное тело Ивану Ильичу? — спросила она.
— Он для меня, как сама понимаешь, глуповат, — фыркнула Сонька.
«А вот не понимаю!» — мысленно огрызнулась Серафимовна, чувствуя при этом, что попала в какую-то унизительную зависимость от этой старой ведьмы.
Глава пятнадцатая
Николай Иваныч, большой любитель раздавать оценки и ехидничать, как-то сказал про Соньку, что для нее врать так же естественно, как дышать, оттого пошла в журналистику. Всякое категоричное суждение по своей однобокости можно уподобить флюсу, но что касается отношения Соньки к Ивану Ильичу, то тут она лукавила. Просто не хотела, чтобы дурочка Серафимовна касалась сокровенного. Если сослаться на литературные параллели, к которым она любила обращаться, то ее саму можно уподобить жене Потифара (без мужа) и Лисе из басни «Лиса и виноград». В свое время она любила Ивана Ильича до безумия. Впрочем, в каждом безумии есть своя логика и какой-то интересный расчет.
То были годы не только игры в русскую рулетку, но и культа киноактеров, которым приписывались свойства изображаемых ими лиц. И просто актеров и актерства. Играли все, в том числе и сами герои: тот же Чкалов, лепивший из себя образ неукротимого бесстрашия, или герой номер два — трагический красавец Сигизмунд Леваневский, не совершивший ни одного подвига, который можно было бы трактовать как достойный всенародного поклонения. Трагизм шел от нереализованных подвигов, тайной язвительности в своей среде и гонора, то есть игры на завышение своей, в сущности, не героической личности. Молодой Иван Ильич до актерства никакого касательства не имел: для этого он был простодушен, а может, и глуп, как Персиваль — рыцарь без страха и упрека. Иные герои — не только польский красавец — явно работали на завышение, то есть попросту не соответствовали легендам, создаваемым журналистским цехом (к коему принадлежала и профессиональная врунья Сонька) и фабрикой грез. И при этом в глазах иных героев — это приметливая Сонька видела — был страх разоблачения и отсюда обратная сторона такового — молодечество. Нелегко было соответствовать светлым образам, знакомым каждому школьнику Страны Советов, без помощи журналистской армии.
Последним героем, вызвавшим подзабытый энтузиазм тридцатых годов, был, как говорила Сонька, кривоногий красноармеец с лучезарной улыбкой — Гагарин, специально (и очень неплохо!) для этой роли подобранный и раскрученный средствами массовой информации. Но и над этим безусловным героем «из народа» начинали подсмеиваться и работать на его понижение. Тогда он ушел, чтобы избежать сравнения с подопытной собачкой и сохранить всенародную любовь.
Подопытными собачками были иные герои даже в те времена, когда от человека, его мужества, силы и выносливости, зависело очень многое.
