Глава двадцать первая
Лишь одно омрачало нежданное счастье Николая Иваныча, лишь одна тень набежала на его солнце: Одесса называла его на американский манер «бой-фрэндом», что как бы обозначало его место в ее жизни. Он знал, что такое «бой-фрэнд»: некто являющийся в заранее обговоренное время с вином, цветами, подарком и ведущий только приятные разговоры — ни слова о запутанностях жизни. Ему не нравился этот институт американских легких отношений, предполагающих непричастность и равнодушие к делам и жизни «друга»: не дай Бог, знать о нем что-нибудь лишнее, что отразится на работе селезенки. Он чувствовал, что годится не только на стрекозиную роль; он считал себя мужчиной, на плечи которого можно опереться, который способен войти в положение и распутать сложную ситуацию. Неужели она ни в чем не нуждается и у нее нет сложностей, в отличие от Серафимовны, которая без него попросту не выживет? Она в довольно деликатной форме избегала перехода на «частности» и «подробности»; она не хотела знать, кто он такой («летчик» — и довольно), каково его положение, в том числе и семейное, и вообще чем он занимается. Но и сама, отстаивая свою автономию, не говорила (даже не проговаривалась), чем занимается вне их чудных встреч. Он даже не знал ее настоящего имени. Кто она? Замужем? Есть ли у нее дети? Может, она — дочь президента или авторитетного вора? Или секретный агент?
Она умела с каким-то пугающим неистовством отдаваться каждому мгновению их встреч — могло показаться, что она ради этого счастья готова на все и не переживет разлуки — однако легко переживала: с глаз долой — из сердца вон.
Когда он поливал американцев, надеясь походя зацепить и свое «бой-фрэндство», она уходила от темы. И как бы указывала ему свое место.
— Я знаю американцев реальных. У них есть и неплохие свойства. Если американца, находящегося на последней стадии рака, спросить, как он вообще, в ответ услышишь веселое «файн!».
— Согласен, это хорошо — не навязывать свои заботы посторонним. А если близкие? Или там все друг другу посторонние?
— Близкие сами должны все знать.
— Согласен. Если им дают эту возможность.
Он думал, что ради своего счастья (а счастьем и судьбой была «она») готов на все и отшвырнет каждого, кто станет на его пути… Не ради себя, ради нее, уточнял он. Ведь она без него не испытает того, что испытывает.
Как она умна, деликатна, как заботливо оберегает от любого волнения, любой омрачающей мысли.
Он подумывал, что если Серафимовна станет на его пути, он отшвырнет и Серафимовну. Нет, не ради себя, а ради Оды, уточнял он, хотя в душе понимал, что лжет себе.
Когда он узнал, что отец жив и здоров и кормит уток на пруду и обитает в квартире у «Аэропорта», успокоился. Но если бы отец стал на его пути… Совсем не обязательно откидывать — можно обойти. А ведь если батька узнает про Одессу, то будет рычать и размахивать своими кувалдами, хотя своего старшего друга «дядю» Мишу не осуждал за связи с комсомолом, то есть комсомолками. Теперь Николай Иваныч с высоты своей влюбленности трактовал и отца, и Серафимовну как несложные для осмысления АПы.
Он воротился домой и с некоторым облегчением обнаружил, что жена в отсутствии и потому нет необходимости оправдываться и врать. А ужин разогреть — дело нехитрое. Он прошел на кухню и обнаружил записку, прислоненную к стакану, и рядом запечатанный конверт.
«Дорогой Николай! Все в порядке. Я ушла. Благодарю тебя за все. Будь спокоен и счастлив. Татьяна».
— Что за вздор! Какая еще Татьяна? — разозлился он, не сразу сообразив, что Татьяна — всего лишь Серафимовна.
Он сел в кресло и задумался. Что ей в голову стукнуло? Нет, дорогая, так эти дела не делаются. Решила сыграть в благородство?
— Интересно, — бормотал он. — Очень интересно девки пляшут. Она просто спятила. Куда ей деваться?
Минуту назад он мечтал о свободе, однако, получив таковую без ненужных скандалов и слез, расценил ее как предательство, словно Серафимовна оставила его одного барахтаться в волнах моря житейского. Иначе говоря, свобода ему была не нужна, то есть нужна, но при каких-то иных условиях, а каких именно, он пока не решил. Предложенная Серафимовной игра его не устраивала, так как била по самолюбию.
Может, она решила попугать и вернуться как ни в чем не бывало? У кого узнать, где эта обормотка? Кому позвонить? Соньке? Только не ей. Валюхе?
Он мог бы, пожалуй, испытать облегчение без особых угрызений совести, если бы Серафимовна ушла к солидному товарищу, способному ее прокормить. Но где они в наше время? Мать? Но и мать ее не ждет. Разве что старый хахаль матери некто Борис Борисыч. Где теперь искать эту дуру, не поднимая особой пыли?
Он распечатал конверт, присланный, судя по штемпелю, почему-то из Наро-Фоминска. На листке были каракули, почти не поддающиеся расшифровке:
«Ваш папа живет с вашей женой Таней, с чем и поздравляю.
Доброжелатель Яго».
— Какая мерзость! — Он скривился и бросил письмо, словно оно было чем-то вымазано.
Однако это — из области бреда на границе души послание доброжелателя (откуда они только берутся?) — давало видимость объяснения ухода Серафимовны и отца. То есть в пошлую голову могло прийти: «Улетели голубки и воркуют». Но такое мог подумать только глубоко испорченный и ничего не понимающий в людях товарищ: исходя из характеров Ивана Ильича и Серафимовны, такого случиться не могло.
Что делать? Что делать? Он чувствовал, как мысли разной убедительности и силы плывут, путаются, сшибаются, текут параллельно и делают скидки вбок, как заяц. Перед ним были два «вещдока» — письма. Они — факт. Но факт ли то, что в них? Они смахивают на действия интригана, который для неведомых пока целей выдумал заведомо бредовый сюжет, от которого невозможно отмахнуться: в мыслях обязательно будешь к нему возвращаться и думать: «А вдруг…» Или ломать голову на тему: «Откуда доброжелатель знает подробности? Со свечой стоял?» То есть мысли будут принимать самый пошлый характер и выводить из равновесия.
Но ведь кто-то написал эту гадость. Кто? Валюха? Сонька? Сонька вряд ли. Тогда ей некуда будет ходить обедать и пить кофе с ликером. Валюха замужем. Одесса? Сама Серафимовна? Нина?
В нем проснулся разгадыватель АПов. Но тут выходила бредятина. И еще. Можно ли в «следственных действиях» исходить из качества характеров действующих лиц? Что, если и характеры могут при каких-то обстоятельствах меняться? То есть психология, как кто-то сказал, дело темное.
Он представил, как Валюха по обоюдной договоренности выскакивает будто бы под душ, а ее сменяет… В темноте все кошки серы…
Вот молодцы эти старые барбосы! Батька, наверное, знает, что я знаю или узнаю об… институте снохачества, и потому скрывается. Ему стыдно. Хорошо, что стыдно.
Николай Иваныч задумался, следует ли посылать отцу письмо доброжелателя.
Пока он искал конверт, зазвонил телефон. Кто? Отец? Серафимовна? Сонька? Одесса? Но звонил КО (командир отряда) Комаров.
— Что скажешь, Николай Иваныч? Я насчет твоего отца. Рвется, понимаешь, к нам в эскадрилью. Хочет приносить пользу обществу.
— На вашем балансе имеются и частные самолеты, принадлежащие новым властителям…
— И это бывает. Новые времена, понимаешь. Я сказал ему: без резолюции начальника АТБ, то есть твоего благословения, и говорить не буду. Рвется со страшной силой.
— Понятно, — ответил Николай Иваныч, а мысленно добавил: «Понятно, что рвется со страшной силой. Сила привычки — удирать от жены, от детей, от быта, от проблем, а теперь и от запутанной ситуации. А может, чувственности молодой пассии».
— Что тебе понятно?
